Мировой экономический и социальный кризис (1914-1945 гг.)

феодализм промышленный переворот кризис

Предыдущий период истории человечества был ознаменован формированием нового индустриального общества. Если для прежнего аграрного общества были характерны крестьянские, в значительной степени натуральные хозяйства, то теперь люди жили в городах, производили промышленные товары и обменивали их на продовольствие и сырье, привозимое из дальних стран. С ростом промышленного общества постепенно нарастала конкуренция между производящими товары фирмами и компаниями; уже в первой половине XIX века стали наблюдаться периодические кризисы перепроизводства. В годы кризисов многие компании разорялись и поглощались более крупными компаниями; таким образом, шел процесс концентрации производства и капитала. К концу XIX века в результате слияния и поглощения появились огромные промышленные монополии, тресты и синдикаты, состоящие из множества более мелких компаний. Одновременно шел процесс слияния промышленного и банковского капитала; банки приобретали акции промышленных компаний, а тресты создавали свои банки, привлекавшие средства мелких вкладчиков.

Возможности развития промышленного производства зависят от объема рынка продовольствия и сырья, на которые обмениваются эти товары. В мировом масштабе этот рынок остается ограниченным, и к концу XIX века он был в основном поделен между промышленными державами. Одной из форм раздела рынка было создание колониальных империй, другой - соглашения о «сферах влияния». Англия, воспользовалась своим первенством и создала огромную колониальную империю с населением в 390 млн. человек, Франция захватила территории с населением 55 млн. чел, на долю Германии достались земли с населением 12 млн. Рынки держав и их колоний были защищены от проникновения чужих товаров таможенными пошлинами, часто превышавшими половину стоимости товара. Немногие страны, оставшиеся независимыми, были поделены на «сферы влияния», в которых та или иная держава имела торговое преобладание.

Англия и Франция, захватившие большую часть рынков, не допускали на них германские товары и, тем самым, препятствовали дальнейшему экономическому развитию Германии. Между тем, Германия значительно превосходила эти страны в промышленном и военном отношении; таким образом, вставал вопрос о переделе рынков военными методами. В 1914 году началась первая мировая война. Германия надеялась разгромить своих противников за пару месяцев, однако в этих расчетах не была учтена роль появившегося тогда нового оружия - пулемета. Пулемет дал решающее преимущество обороняющейся стороне; германское наступление было остановлено и началась долгая «окопная война». Тем временем, английский флот блокировал германские порты и прервал поставки продовольствия. В 1916 году в Германии начался голод; военное правительство ввело продразверстку, весь произведенный хлеб скупался государством по номинальным ценам и выдавался населению по карточкам, все предприятия работали по государственным планам. Тяжелое положение складывалось также в России, царское правительство оплачивало военные расходы, печатая деньги, в результате помещики отказывались продавать свое зерно за обесценившиеся кредитки; правительство, как в Германии, попыталось ввести продразверстку и карточки - но у него не хватило сил, хлеб стали прятать, в городах и на фронте начался голод - в результате вспыхнула революция. Основной лозунг революции был тот же, что и в 1905 году: «Земля - крестьянам!» Большевики конфисковали помещичьи земли и раздали их крестьянам; в результате началась гражданская война. В ходе войны была введена продразверстка и национализирована промышленность - как и в Германии, эти меры были продиктованы, в основном, военной необходимостью. После окончания войны продразверстка была отменена, многие предприятия были возвращены старым или переданы новым собственникам - это называлось «новой экономической политикой» (НЭП).

В целом, революция 1917 года была проявлением обычных закономерностей аграрного общества; она была вызваны перенаселением и привела к власти новых царей, которые дали крестьянам землю. Это был кризис, завершивший очередной демографический цикл. Как обычно бывает, кризис сопровождался демографической катастрофой - население уменьшилось со 170 до 147 млн.

К 1925 году было завершено, в основном, послевоенное восстановление экономики и правительство большевиков стало вынашивать планы индустриализации страны. Как и в предшествующий период, деньги для закупки оборудования можно было получить только экспортом хлеба. В 1926-1928 годах правительство пыталось получить эти деньги, закупая хлеб у крестьян, и продавая его на Западе. Однако крестьяне отказывались продавать хлеб по низким государственным ценам. В этих условиях большевики приняли курс на коллективизацию, создание колхозов, которые стали бы механизмом изъятия хлеба у крестьян. Одновременно с целью аккумуляции финансовых средств был ликвидирован частный сектор в промышленности.

Поспешная и насильственная коллективизация привела к голоду 1932 года. Сбор зерна упал до 70 млн. т, крестьяне не желали отдавать свой скот в колхозы - в результате было забито 10 из 30 млн. коров. Положение в сельском хозяйстве восстановилось только к 1940 году, когда сбор зерна превысил уровень 1913 года. При этом урожайность оставалась низкой, но был достигнут большой прогресс во внедрении новой техники, тракторов и комбайнов.

Изъятие хлеба из деревни и аккумуляция всех средств на строительство новых предприятий позволило осуществить индустриализацию страны. В 1928-1940 годах было построено несколько тысяч крупных предприятий; по сравнению с 1913 годом промышленное производство возросло в 8,5 раз. Этот рост был тем более разителен, что промышленность Запада пребывала в состоянии кризиса и застоя. Советский Союз стал мощной промышленной державой, по объему производства он сравнялся с Германией - хотя много уступал США.

Первая мировая война принесла разорение Европе, но фантастически обогатила США. Находясь в тяжелом положении, Англия и Франция платили огромные деньги за военные материалы, и получавшие колоссальные прибыли американские предприниматели поспешно расширяли производство. Промышленное производство США увеличилось за годы войны в 2,5 раза, а экспорт - в 3 раза. В 1920 году в США было произведено 42 млн. т стали - 60% мирового производства. Однако после войны начался кризис, производство упало на одну треть. Американским компаниям пришлось начать борьбу за внешние рынки; в Китае основным соперником США была Япония; в Латинской Америке - Англия и Германия. Начался массовый вывоз капитала, по размеру вывезенного капитала США вскоре опередили Англию. В 1923 году начался новый бум, он был связан с освоением массового производства автомобилей. Еще до войны Генри Форд наладил конвейерное производство, и автомобиль по цене стал доступен фермерам и рабочим. За 1921- 1928 годы производство автомобилей в США увеличилось в три раза, с 1,5 до 4,8 млн., это составляло три четверти мирового производства. Однако к 1929 году рынок насытился и наступил «великий кризис». 24 октября 1929 года на бирже началась паника, средний курс акций снизился вдвое, акций ведущей автомобильной компании «Дженерал моторс» упали в 80 раз. Началось сокращение производства и массовые увольнения; к 1932 году производство сократилось вдвое, половина рабочих стали безработными. Миллионы голодающих бродили по дорогам из штата в штат в поисках работы, в некоторых местах вспыхнули голодные бунты.

В предыдущий период американцы до такой степени привыкли к зажиточной жизни, что лишь десятая часть из них состояла в профсоюзах, в стране не было ни пособий по безработице, ни пенсий по старости. На выборах 1932 года кандидат от демократов Франклин Рузвельт предложил ввести систему социального обеспечения и стал президентом. Чтобы вывести страну из кризиса, Рузвельт провозгласил «новый курс» в экономике. В основу реформ были положены идеи известного английского экономиста Джона Кейнса, который утверждал, что капитализм перестал быть самоуправляемой системой, и правительство должно перейти к государственному регулированию экономики. В 1933 году был принят «Национальный акт о восстановлении промышленности», в соответствии с которым государство определяло для каждого предприятия объем производства, рынки сбыта, уровень цен и заработной платы, продолжительность рабочего дня. Была создана система социального обеспечения и введены коллективные договора. Для безработных были организованы общественные работы и трудовые лагеря. Америка стала постепенно выходить из кризиса, и со временем меры по регулированию экономики стали менее строгими. К 1939 году экономика США достигла предкризисного уровня.

В Германии, так же как и в России, мировая война вызвала национальную катастрофу и острый социальный кризис. В политической сфере итогом кризиса было падение монархии и утверждение республики со всеобщим избирательным правом; был введены 8-часовой рабочий день и социальные гарантии. Германия смогла выйти из кризиса только благодаря американским кредитам, предоставленным ей в соответствии с так называемым «Планом Дауэса». Послевоенное восстановление экономики завершилось лишь к 1924 году, но затем развитие натолкнулось на старую преграду: рынки большинства стран оставались закрытыми для Германии. Кроме того, Германия потеряла колонии, и ей приходилось выплачивать тяжелые репарации, которые превращались в налоги и подрывали конкурентоспособность германских товаров. Все это привело к тому, что начавшийся в 1929 году мировой экономический кризис нанес главный удар именно по Германии. К 1932 году половина населения лишилась работы, власти были не в состоянии выплачивать пособия, в городах проходили бурные демонстрации голодающих.

В этой обстановке победу на выборах одержала национал-социалистическая партия Адольфа Гитлера; Гитлер обещал дать всем работу. После прихода нацистов к власти было произведено огосударствление экономики; владельцы предприятий практически утратили право собственности и превратились в управляющих-«фюреров». В своей работе «фюреры» подчинялись указаниям из центра; им отчислялся небольшой процент прибыли. В деревне была восстановлена продразверстка, вся продукция сдавалась государству по фиксированным ценам. Так же, как в Советском Союзе, вся экономическая деятельность регулировалась государственными планами.

Основной целью Гитлера была новая война за передел рынков продовольствия и сырья. С этой целью производилось наращивание военной промышленности, промышленное производство было восстановлено и к 1939 году превысило довоенный уровень на 40%.

Революции в России и Германии оказали большое влияние на развитие других европейских государств. Под влиянием массовых стачек 1918-19 годов во Франции был введен 8-часовой рабочий день и коллективные договора, в Англии было введено всеобщее бесплатное начальное образование и предоставлено избирательное право женщинам. В 1923-24 годах в Англии и Франции были впервые к власти пришли социалистические партии. Однако повышение заработной платы и увеличение социальных расходов привели к бегству капиталов - в дальнейшем это явление становится характерным следствием правления социалистов. Оно приводит к замедлению экономического развития и к тому, что власть возвращается к буржуазным партиям. В целом, развитие Англии и Франции в межвоенный период было медленным; по сравнению с 1913 годом производство возросло лишь на 20-30%. В то же время господство над обширными рынками смягчило последствия мирового кризиса 1929 года; в Англии и Франции не было такой безработицы как в США и Германии. Германия требовала у Англии и Франции допуска на контролируемые ими рынки и возврата колоний - конфликт, вызвавший первую мировую войну, в конце концов, разразился новой войной.

Экономические кризисы начались почти 200 лет назад, в период становления индустриальных обществ. Их постоянные спутники – спад производства, высокая инфляция, крах банковских систем, безработица – угрожают нам и по сей день.

1857-58 годы

Финансовый и экономический кризис 1857-1858 годов можно с полной уверенностью назвать первым мировым кризисом. Начавшись в США, он быстро перекинулся в Европу, затронув экономику всех крупнейших европейских стран, но больше всех пострадала Великобритания, как главная промышленная и торговая держава.
Несомненно европейский кризис усугубила завершившаяся в 1856 году Крымская война, однако все же главным фактором вызвавшим кризисные явления экономисты называют небывалый рост спекуляций.

Объектами спекуляций большей частью были акции железнодорожный компаний и предприятий тяжелой промышленности, земельные участки, зерно. Исследователи отмечают, что в спекуляцию даже пошли деньги вдов, сирот и священников.
Спекулятивный бум сопровождался небывалым накоплением денежной массы, увеличением объемов кредитования и ростом курсов акций: но в один прекрасный день все это лопнуло как мыльный пузырь.
В XIX столетии еще не имели четких планов по выходу из экономических кризисов. Однако приток ликвидных средств из Англии в США помог в начале ослабить последствия кризиса, а затем и полностью преодолеть его.

1914 год

Начало Первой мировой войны дало толчок новому финансово-экономическому кризису. Формально причиной кризиса послужила тотальная распродажа бумаг иностранных эмитентов правительствами Великобритании, Франции, Германии и США с целью финансирования военных действий.
В отличие от кризиса 1857 года он не распространялся из центра на периферию, а возник одновременно во многих странах. Крах произошел на всех рынках сразу, как товарных, так и денежных. Только благодаря вмешательству Центральных банков экономика ряда стран была спасена.
Особенно глубоким кризис оказался в Германии. Захватившие значительную часть европейского рынка Англия и Франция закрыли туда доступ немецким товарам, что и стало одной из причин развязывания Германией войны. Заблокировав все немецкие порты, английский флот поспособствовал наступлению в 1916 году в Германии голода.
В Германии, как и в России кризис был отягощен революциями, ликвидировавшими монархическую власть и полностью изменившими политический строй. Эти страны дольше и болезненнее всех преодолевали последствия социального и экономического упадка.

«Великая депрессия» (1929-1933)

24 октября 1929 года стало «Черным четвергом» на Нью-Йоркской фондовой бирже. Резкое снижение стоимости акций (на 60-70%) привело к самому глубокому и продолжительному в мировой истории экономическому кризису.
«Великая депрессия» длилась около четырех лет, хотя ее отголоски давали о себе знать вплоть до начала Второй мировой войны. Больше всего кризис затронул США и Канаду, однако от него серьезно пострадали также Франция, Германия и Великобритания.
Казалось бы кризис ничто не предвещало. После Первой мировой войны США встали на путь стабильного экономического роста, миллионы держателей акций увеличивали свои капиталы, быстрыми темпами рос и потребительский спрос. Рухнуло все в одночасье. За какую-то неделю крупнейшие акционеры по самым скромным подсчетам лишились 15 млрд. долларов.
В США повсеместно закрывались заводы, рушились банки, а на улицах оказалось около 14 млн. безработных, резко возрос уровень преступности. На фоне непопулярности банкиров грабители банков в США были чуть ли не национальными героями.
Промышленное производство в этот период в США сократилось на 46%, в Германии на 41%, во Франции на 32%, в Великобритании на 24%. Уровень промышленного производства за годы кризиса в этих странах был фактически отброшен к началу XX столетия.
По мнению американских экономистов Оханиана и Коула – исследователей «Великой депрессии», если бы экономика США отказалась от мер администрации Рузвельта по сдерживанию конкуренции на рынке, то страна могла бы преодолеть последствия кризиса на 5 лет раньше.

«Нефтяной кризис» 1973-75 годов

Кризис 1973 года имеет все основания называться энергетическим. Его детонатором стала арабо-израильская война и решение арабских стран-членов ОПЕК ввести нефтяное эмбарго по отношению к государствам поддерживающим Израиль. Добыча нефти резко сократилась, и в течение 1974 года цены на «черное золото» выросли с $3 до $12 за баррель.
Нефтяной кризис больнее всего ударил по США. Страна впервые столкнулась с проблемой нехватки сырья. Этому поспособствовали и западноевропейские партнеры США, которые в угоду ОПЕК прекратили поставки нефтепродуктов за океан.
В специальном послании конгрессу президент США Ричард Никсон призвал сограждан к максимальной экономии, в частности, по возможности, не пользоваться автомобилями. Правительственным учреждениям было рекомендовано экономить электроэнергию и уменьшить автомобильный парк, а авиакомпаниям было предписано сократить число рейсов.
Энергетический кризис серьезно затронул экономику Японии, которая, казалось, была неуязвима перед глобальными экономическими проблемами. В ответ на кризис правительство Японии разрабатывает ряд контрмер: увеличивает импорт угля и сжиженного природного газа, приступает к ускоренному развитию ядерной энергетики.
Кризис 1973-75 годов положительно повлиял на экономику Советского Союза, так как поспособствовал увеличению экспорта нефти на Запад.

«Российский кризис» 1998 года

17 августа 1998 года россияне впервые услышали страшное слово дефолт. Это был первый в мировой истории случай, когда государство объявляло дефолт не по внешнему, а по внутреннему долгу, номинированному в национальной валюте. По некоторым данным, внутренний долг страны составлял 200 млрд. долларов.
Это стало началом тяжелейшего финансово-экономического кризиса в России, который запустил процесс девальвации рубля. Буквально за полгода стоимость доллара выросла с 6 до 21 рубля. Реальные доходы и покупательная способность населения снизились в несколько раз. Общее количество безработных в стране достигло 8,39 млн. человек, что составляло около11,5% экономически активного населения РФ.
Причиной кризиса эксперты называют множество факторов: обвал азиатских финансовых рынков, низкие закупочные цены на сырье (нефть, газ, металлы), провальную экономическую политику государства, возникновение финансовых пирамид.
По подсчетам Московского банковского союза общие потери российской экономики от августовского кризиса составили 96 млрд. долларов: из них корпоративный сектор утратил 33 млрд. долларов, а население лишилось 19 млрд. долларов. Однако, некоторые эксперты считают эти данные явно заниженными. За короткий срок Россия превратилась в одного из крупнейших должников в мире.
Только к концу 2002 года правительству РФ удалось преодолеть инфляционные процессы, а с началом 2003 года рубль стал постепенно укрепляться, чему во многом поспособствовал рост цен на нефть и приток иностранного капитала.

Нестеров А.К. История экономических кризисов // Энциклопедия Нестеровых

История экономических кризисов насчитывает более 200 лет. Индустриальное развитие в мировом масштабе привело к актуализации ряда процессов, способствующих возникновению кризисов.

Причины мировых экономических кризисов

Все кризисы характеризовались спадом промышленного производства, переизбытком товаров, снижением спроса, цен, банкротствами банков и предприятий, ростом безработицы.

Кризис – это дисбаланс равновесия между спросом и предложением товаров и услуг.

Кризисы сначала начинались в результате недопроизводства сельскохозяйственной продукции, а затем становились следствием перепроизводства промышленных товаров на фоне снижения платежеспособного спроса.

Следует также отметить, что до XX века кризисы происходили в пределах нескольких стран и не носили характера мировых экономических кризисов, как это стало происходить впоследствии.

Несмотря на широкие возможности механизмов антикризисного и антициклического регулирования, избежать новых мировых кризисов не удается.

Мировые экономические кризисы конца XVIII – начала XIX века

Первый экономический кризис общего перепроизводства произошёл в 1825 г. Однако, ему предшествовала целая полоса экономического развития, в которой промышленные кризисы были сравнительно частым явлением.

Но в это время не было ещё условий, чтобы эти кризисы приобрели характер регулярно повторяющихся циклических кризисов общего перепроизводства. В это время ещё только проходил процесс вызревания этих условий, т.е. таких условий, при которых кризисы стали циклическими и стали кризисами общего перепроизводства.

В 1788 г. в Англии произошёл кризис в хлопчатобумажной промышленности. Он затронул и другие отрасли текстильной промышленности, но в целом хозяйство Англии не испытало серьёзных потрясений. В 1793 г. в Англии произошёл денежный кризис, связанный с кредитной экспансией. Но он был связан и с кризисным состоянием производства. Это был первый в истории денежный кризис, выразивший кризис в промышленности и торговле. В 1797 г. в Англии снова произошёл денежный кризис, связанный с перепроизводством товаров. Сильнее всего он поразил хлопчатобумажную промышленность.

Следующий кризис английской экономики произошёл в 1810 г. Начавшись в сфере торговли, кризис снова поразил промышленность, в первую очередь, хлопчатобумажную. Но рост безработицы и падение заработной платы создали тяжёлое положение и для других отраслей производящих предметы широкого потребления.

Во время следующего кризиса в 1815 г. перепроизводство распространилось на чёрную металлургию и угольную промышленность. Это совпало с сельскохозяйственным кризисом. В тот период впервые в истории обесценился основной капитал многих предприятий. Кризис затронул экономику европейских стран и США.

Следующий кризис произошёл через четыре года в 1819 г., причём на тот момент ещё не был достигнут уровень предшествовавший кризису 1815 года. Это серьёзно усугубило его последствия, сильно снизив уровень жизни населения.

Такая череда экономических кризисов нетипична для сегодняшнего времени.

Кризисы конца ХVIII – начала XIX в. имеют следующие особенности:

• это были частичные кризисы, они означали переполнение рынка, трудности сбыта, сокращение производства;
• их влияние сказывалось и в других странах, но они ещё не носили мирового характера;
• денежные кризисы, раньше самостоятельные, теперь были выражением перепроизводства товаров;
• чередование кризисов не было циклическим, отсутствовала чёткая периодичность в их чередовании, а сроки наступления кризиса определялись внешними факторами, например, войнами, и пока ещё отсутствовало ясное чередование фаз цикла;
• преодоление последствий кризисов осуществлялось на основе банкротств и разорений жизнеспособных предприятий, сильного снижения цен, заработной платы, разорения мелкого ручного производства.

Все остальные кризисы вплоть до нашего времени можно разделить на домонополистические и монополистические. Из домонополистических кризисов большое значение имеют кризисы 1857 г. и 1890 г.

Мировые экономические кризисы XIX века

Кризис 1857 г. был первым мировым кризисом и самым серьезным из всех экономических кризисов, произошедших до этого. За полтора года кризиса в Англии объём производства в текстильной промышленности сократился на 21%, в судостроении – на 26%. Выплавка чугуна во Франции уменьшилась на 13%, в США – на 20%, в Германии – на 25%. Потребление хлопка сократилось во Франции на 13%, в Великобритании на 23%, в США – на 27%. Большие кризисные потрясения пережила Россия. Выплавка чугуна в России уменьшилась на 17%, выпуск хлопчатобумажных тканей на – 14%, шерстяных тканей – на 11% .

Следующий мировой экономический кризис произошел в 1873 году , начавшись в Австрии и Германии, он является международным финансовым кризисом. Предпосылками кризиса стали кредитный бум в Латинской Америке и спекуляции на рынке недвижимости в Германии и Австрии. Май 1873 года ознаменовался падением венского фондового рынка, следом обрушились фондовые рынки в Цюрихе и Амстердаме. После обвала Нью-Йоркской биржи и многочисленных банкротств последовал отказ немецких банков продлить кредиты американцам и, в результате, экономика США и стран Европы впала продолжительную депрессию, что вызвало падение экспорта из стран Латинской Америки. Считается, что это был самый продолжительный кризис капиталистической системы, так как закончился он лишь в 1878 году.

Кризис 1890 года явился мировым денежным кризисом. При этом мировым также был и кризис перепроизводства. Через него прошли все страны: Англия, Франция, с некоторым запозданием (1893г.) США, Россия, Аргентина, Австралия. Кризис ускорил перерастание домонополистического капитала в монополистический, концентрацию производства и централизацию капитала.

Мировые экономические кризисы XX века

В 1914 году первый мировой экономический кризис в XX веке был вызван началом войны и обусловлен массовой продажей ценных бумаг иностранных эмитентов правительствами США, Великобритании, Франции и Германии. Характерной чертой данного экономического кризиса стало то, что в мировом масштабе у него отсутствовал центр и периферия, так как он начался сразу в нескольких странах, оказавшихся в разных военных лагерях. Падение как товарных, так и денежных рынков привело к банковской панике сразу в нескольких странах: США, Великобритании и других. В тот момент центральные банки применили масштабные интервенции на падающих рынках.

Фактически, продолжением данного кризиса стало наложение дефляционных процессов на спад производства, вылившееся в экономический кризис 1920-1922 годов в Дании, Италии, Великобритании, США и ряде других стран.

Из 11 монополистических кризисов наиболее существенными являлись кризисы 1929–1933 гг. и 1974–1975 гг.

Мировой экономический кризис 1929–1933 гг. продолжался более 4 лет и охватил весь капиталистический мир, все сферы экономики. Его действие было подобно землетрясению в сфере экономики. Совокупный объём промышленного производства капиталистических стран сократился на 46%, выплавка стали упала на 62%, добыча угля – на 31, производство продукции судостроения – на 83%, внешнеторговый оборот – на 67%. Число безработных достигло 26 млн. человек, примерно 25% всех занятых в производстве. Доход населения уменьшился на 58%. Стоимость ценных бумаг на фондовых биржах снизилась на 60–75%. Кризис ознаменовался огромным числом банкротств. Только в США были разорены 109 тысяч фирм. От голода умерли несколько тысяч человек при том, что наблюдался избыток продуктов питания, которые американцы просто уничтожали, лишь бы не отдавать нуждающимся бесплатно. Кризис показал, что переход к монополистической стадии развития капитализма не привёл, как полагала экономическая теория, к преодолению противоречий и стихийности капиталистического воспроизводства. Монополии оказались не в состоянии справиться с рыночной стихией. И буржуазное государство было вынуждено вмешаться в экономические процессы. С целью смягчения кризисов началось перерастание монополистического капитализма в государственно-монополистический.

В 1957 году наступил первый мировой экономический кризис после войны. Кризисом были поражены ША, Великобританию, Канаду, Бельгию, Нидерланды и ряд других стран капиталистической системы. Безработными оказалось более 10 миллионов человек, промышленное производство упало на 4%.

занимает особое место в послевоенном развитии экономики. Кризис охватил все капиталистические страны, наблюдался огромный спад производства и капиталовложений, резко сократились потребительские расходы населения и общий объём внешней торговли. Увеличение безработицы сопровождалось падением реальных доходов населения и огромной инфляцией. Цены стремительно росли даже в самый острый период кризиса, чего никогда раньше не случалось за всю историю циклического развития экономики. Явление роста цен при общем застое производства называется "стагфляцией" (от слов "стагнация" и "инфляция"). Кризис сопровождался структурными кризисами в энергетике, добыче угля, в сельском хозяйстве, в валютно-финансовой системе, он нарушил систему мировых связей и международного разделения труда. Из-за стремительного повышения цен на нефть – в 4 раза, и на сельскохозяйственные продукты – в 3 раза резко возросли цены на производимую предприятиями продукцию. В этих условиях в США и Канаде компаниям добывающей промышленности были предоставлены налоговые льготы, а в Великобритании, Франции и Италии была проведена национализация этих отраслей и предпринято развитие государственного сектора.

Мировой экономический кризис 1974–1975 гг. обнаружил несостоятельность в послевоенные годы системы государственно-монополистического регулирования. Рецепты государства – снижение учётной ставки, увеличение государственных расходов не дали нужных результатов. Регулирование затрагивало только национальные экономики, но из-за интернационализации производства кризис оказывал воздействие уже на всю мировую экономику. К тому же не подконтрольной государствам оказалась деятельность международных монополий, сыгравших активную роль в дезорганизации мирового рынка, в возникновении финансовых и валютных кризисов.

Следующий мировой экономический кризис получил название Черный понедельник 1987 года . 19 октября 1987 года промышленный индекс Доу Джонса обрушился на 22,6%, вслед за ним обвалились фондовые рынки Канады, Австралии, Гонконга. Данный кризис вследствие своего колоссального разрушительного воздействия и масштаба падения нашел отражение во многих художественных фильмах. В качестве одной из возможных причин падения была названа массовая продажа акций, после сильного падения капитализации крупных американских компаний. Другой версией называют намеренное воздействие спекулянтов с целью усилить надвигающееся падение, о котором им было известно заранее. Доказательств второй версии обнародовано не было. Существуют и иные причины черного понедельника, более научные и подробно рассмотренные.

Мексиканский кризис 1994-1995 годов имел долгую предысторию: начиная с конца 1980-х годов, правительство Мексики активно привлекало инвестиции в страну, была открыта фондовая биржа, на которую вывели большинство государственных компаний Мексики. В период с 1989 года до 1994 года в Мексику наблюдался большой поток иностранных инвестиций, перегрев финансового рынка привел к тому, что зарубежные инвесторы испугались экономического кризиса и начали массово выводить капитал из страны. В 1995 году было выведено 10 млрд. долл. – начался банковский кризис.

1997 год ознаменовался Азиатским кризисом – самым масштабным обрушением азиатского фондового рынка со Второй мировой войны. Как и мексиканский, азиатский кризис стал следствием ухода иностранных инвесторов из стран Юго-Восточной Азии и массового вывода капиталов. Этому предшествовала девальвация многих национальных валют и рост дефицита платежного баланса стран данного региона.

В 1998 году произошел Российский кризис – самый тяжелый экономический кризис в истории России наступил из-за огромного государственного долга, снижения цен на нефть и газ, невыплата по государственным краткосрочным облигациям. С августа 1998 года по январь 1999 года курс рубля к доллару упал в 3,5 раза с 6 руб. до 21 руб. за доллар.

Следует отметить, что конце XX – начале XXI века следующий мировой экономический кризис предсказывался на 2007-2008 год. Если даты сбылись, то причины и последствия кризиса были полностью ошибочны.

История экономических кризисов в России

Большинство экономистов нашей страны сходятся во мнении, что экономический кризис в России не вписывается в обычные теории цикла. Замедление темпов роста в СССР началось уже со второй половины 70-хх гг., т.к. руководство страны продолжало придерживаться политики ускоренного развития материалоёмкой, энергоёмкой и добывающей промышленности, в то время как индустриальные страны взяли курс на развитие наукоёмких технологий, позволяющих существенно сократить издержки производства. При политике подавления рыночных отношений в нашей стране и приверженность к монополии государственной собственности замедление темпов развития только усиливалось. Настоящий же обвал национального производства случился в 1991 году, после применения Е. Гайдаром "шоковой терапии" .

В начале 80-хх гг. положение экономической системы предопределило необходимость её реформирования.

Отставание от западных стран было слишком существенным, но это не означало краха всей экономики при продолжительных реформациях, но и не требовало применения шоковой терапии. Без применения коренных изменений в хозяйственной системе можно было бы добиться относительно небольшого спада производства в первой половине 90-х гг.

Этого можно было бы достичь, прибегнув к политике решения проблем реформами, стимулирующими развитие национального рынка. С учётом возможного положительного эффекта от развития частного сектора в стабильной экономической среде и целенаправленного стимулирования ключевых отраслей при проведении разумной экономической политики были основания ожидать продолжения депрессии с нулевым ростом в 1995 – 1996 гг. и выхода на устойчивый рост с ежегодным темпом до 7% с 1997 года. Но данная политика не была принята в нашей стране, в результате чего в 1995 году последствия экономического спада, поразившего нашу страну после распада СССР, стали сравнимы с американской великой депрессией 1929–1933 гг.

Во взглядах на сложившееся положение и путях выхода из него отечественные экономисты разделились на радикальных либералов и градуалистов.

Радикальные либералы являются сторонниками курса шоковой терапии. Они выступают за радикальные системные и институциональные экономические преобразования. Они считают необходимым сломать многие государственные структуры командной экономики. Центральными позициями радикалов являются освобождение цен, требование жёсткого регулирования денежной массы, государственных кредитов и субсидий, ликвидации бюджетного дефицита. Для радикалов финансовая стабильность является более важной, чем антикризисная политика. Радикалы при пропагандировании шоковой терапии опирались на два соображения. На быстроту в проведении преобразований в сфере экономики и на безосновательное утверждение, что суммарные потери от шоковой терапии будут меньше, чем в случае эволюционного реформирования экономики. Соответственно, единственной причиной затянувшейся в России депрессии либералы считают недостаточную радикальность реформ, себя винить они не привыкли.

По мнению либералов, экономический рост в стране связан с так называемым индексом экономической свободы. Этот индекс состоит из следующих показателей:

• темпы прироста денежной массы выше темпов прироста реального ВВП;
• темпы инфляции;
• объёмы производства на государственных предприятиях в процентах к ВВП;
• удельный вес государственного потребления в процентах к ВВП;
• уровень налогового обложения импорта и экспорта к внешнеторговому обороту.

Значения составляющих индекса определяются как обратные отношения значений соответствующих показателей каждой страны. Тогда 100% – показатель абсолютно либеральной политики, а 0% – абсолютно антилиберальной.

Экономисты данного направления считают, что необходимо избавиться от части индустриального потенциала страны, которую они считают нежизнеспособной. Причём эта часть варьируется от 1/3 до 2/3 от общего промышленного фонда. Согласно их концепции, мифическая стабилизация наступит, когда народное хозяйство избавится от 60% машиностроения, 50% угольной и 65% деревообрабатывающей промышленности, 36% металлургии, а ВНП сократится до 30–35% к уровню 1990 года. При этом, либералы не предлагали и не предлагают вариантов и путей дальнейшего экономического роста и развития, ограничиваясь необходимостью разрушить то, что, по их мнению, плохо работает...

Градуалисты являются противоположным полюсом в спорах о дальнейшем развитии экономики страны. То есть они стоят за медленный переход к рынку с сохранением большинства советских структур. Они призывают следовать примеру Китая или Вьетнама. На данном этапе градуалисты считают необходимым государственное вмешательство в экономику, поддерживание государственного сектора. Не отрицают они и применения политики планирования экономики. Фактически градуалисты опираются на кейнсианскую концепцию развития экономического строя. В противоположность радикальным либералам сокращение ВНП они рассматривают как катастрофу, крах всей экономики. Упадок российской экономики градуалисты объясняют тотальным спадом производства, утратой внутреннего рынка для большинства отечественных товаров, падением уровня жизни населения.

Литература

1. Шишкин А.Ф. Экономическая теория: В 2 кн. Кн. 1. – М.: ВЛАДОС, 2002.
2. "Экономическая теория (Политэкономия)" под ред. В.И. Видяпина, Г.П. Журавлёвой. – М.: Изд-во Российской экономической академии. – 2002.
3. Экономическая теория. / Под ред. В.Д. Камаева. – М.: ВЛАДОС, 2004.
4. Салихов Б.В. Экономическая теория. – М.: Дашков и К, 2014.

Многое навсегда ушло из истории с залпами «салюта наций», прозвучавшими одиннадцатого ноября 1918 года, - слишком многое, чтобы мысли историка не обращались снова и снова к событиям Мирового кризиса.

Дело не только и не столько в человеческих жертвах Великой войны и не в огромных материальных и финансовых потерях. Хотя эти потери многократно превысили осторожные подсчеты довоенных теоретиков, называть их «неисчислимыми» или «превосходящими человеческое воображение» неоправданно. В абсолютных цифрах людские потери были меньше, нежели от эпидемии гриппа 1918–1919 годов, а материальные - уступали последствиям кризиса 1929 года. Что же касается относительных цифр, то Первая Мировая война не выдерживает никакого сравнения со средневековыми эпидемиями чумы. Тем не менее именно вооруженный конфликт 1914 года воспринимается нами (и воспринимался современниками) как страшная, непоправимая катастрофа, приведшая к психологическому надлому всю европейскую цивилизацию. В сознании миллионов людей, даже не задетых войной непосредственно, течение истории разделилось на два независимых потока - «до» и «после» войны. «До войны» - свободное общеевропейское юридическое и экономическое пространство (лишь политически отсталые страны - вроде царской России - унижали свое достоинство паспортным и визовым режимом), непрерывное развитие «по восходящей» науки, техники, экономики; постепенное, но неуклонное расширение личных свобод. «После войны» - развал Европы, превращение большей ее части в конгломерат мелких полицейских государств с примитивной националистической идеологией; перманентный экономический кризис, метко прозванный марксистами «общим кризисом капитализма», поворот к системе тотального контроля над личностью (государственного, группового или корпоративного).

Само по себе это уже обозначило характер следующей войны - Второй Мировой - и послевоенного «холодного мира».

Данный очерк предлагает вашему вниманию нетрадиционный подход к изучению событий военной истории. Исследуя события Первой Мировой войны, мы постараемся «распаковать» их смысл. Для этого нам придется принять неумолимую логику развития антагонистического межцивилизационного конфликта. Логику, воплощенную в столкновении идей, картин мира и стратегических планов сторон. Логику, проявляющуюся во взаимодействии отдельных людей - вершителей судеб и исполнителей воли противостоящих эгрегоров.

Чаще всего военно-исторические труды - либо мемуары, либо аналитические обзоры. Для мемуаров характерно построение автором своей собственной личной Вселенной, имеющей иногда очень мало точек соприкосновения с тем, что мы зовем действительностью. В этом случае работа мемуариста - это конструирование Отражения , комфортного для автора.

Заметим, что практически всегда «официальные истории» носят мемуарный характер и написаны в стиле:

«Да! Мы победили, хоть и была сильна Неправедной Силой ведома - Та сторона…» (Райан, Толкиенистский «эпос».)

История же аналитическая склонна отклонять официальные версии или, по крайней мере, «проверять их на всхожесть». Это создает иллюзию объективности у всех, не исключая и авторов. Однако, на мой взгляд, именно эта претензия на объективность является главным недостатком «аналитиков».

«Мемуаристы по крайней мере осознают, сколь случаен был исход многих боевых эпизодов. Постоянно ища оправдание сделанным ошибкам, они не могут отделаться от мыслей: «Все могло быть по-другому. Если бы тогда я прислушался к мнению X… Если бы я не повернул к востоку от Парижа… Если бы я вышел в море на час раньше…» «Аналитики» же настолько увлечены желанием объяснить случившееся как единственно возможное, что отказывают случайности (равно как и субъективным факторам) в праве на существование и делают далеко идущие выводы из совершенно недостаточных предпосылок.

1. Структура конфликта.

Обычно рассказ о политическом аспекте истории Первой Мировой войны начинают с аннексии Германией Лотарингии и Эльзаса. Находясь в безнадежном военном положении, Франция была принуждена подписать мирный договор, который даже немцы не считали сколько-нибудь справедливым. Аннексии, против которой возражал Бисмарк, персонифицирующий политическое руководство новоявленной империи, требовали - и добились - победители из Прусского Генерального штаба. Свои резоны имелись у обеих сторон.

Франция - в лице правительства, парламента и народа - отказалась признать захват Эльзаса и Лотарингии.

Это означало, что отныне при любых правительствах и при любых обстоятельствах Париж будет вести последовательную антигерманскую политику, причем тяга к возвращению утраченных территорий станет во Франции национальной сверхидеей, если не национальной паранойей. Само по себе это, конечно, делало неизбежной (в более или менее отдаленном будущем) новую франко-германскую войну, но никак не предрешало ее общеевропейского характера.

Надо заметить, что, поставив своей непременной целью возвращение восточных департаментов (и ориентировав соответствующим образом пропаганду), Франция не проявила должной государственной мудрости. Ее политика стала предсказуемой. Это означало, что вне всякой зависимости от авторитета своей армии и степени экономического процветания Франция перестала быть субъектом международной политики и сделалась ее объектом. Грамотно используя ограничения, которые «великая цель» возвращения Эльзаса накладывала на внешнеполитические акции Третьей Республики, Францией стало возможно манипулировать. Но в таком случае французская политика должна быть признана несамостоятельной и говорить о германо-французских противоречиях как о причине или даже одной из причин Первой Мировой войны нельзя.

Внимательно посмотрев на довоенную политическую карту Европы, мы увидим, что объяснить характер и происхождение Мирового кризиса 1914 года, отталкиваясь от геополитических интересов стран - участниц конфликта, невозможно. Германия играет в Мировой войне роль нападающей стороны, не имея вообще никаких осмысленных территориальных притязаний.

(Идеологи пангерманизма говорили, разумеется, об аннексии Бельгии, русской Польши и Прибалтики, но как серьезная политическая цель эти завоевания никогда не рассматривались, поскольку теории «жизненного пространства» еще не существовало, а с геополитической точки зрения пространство империи и без того было избыточным. Что же касается требования о переделе колоний, то сомнительно, чтобы оно вообще когда-либо выдвигалось.). Франция, выступающая под знаменем реванша и возврата потерянных территорий, напротив, обороняется. Россия, которой исторической судьбой уготовано южное направление экспансии (Зона проливов и Ближний Восток), планирует операции против Берлина и Вены. Пожалуй, только Турция пытается (правда, безуспешно) действовать в некотором соответствии со своими геополитическими целями.

Сравним эту ситуацию с русско-японской войной 1904–1905 годов. В этом конфликте экономические интересы стран сталкивались в Корее и Маньчжурии. Японские острова перекрывали русскому флоту выход в Тихий океан. С другой стороны, географическое «нависание» Российской империи над Японией сдерживало японскую экспансию в любом стратегическом направлении. При сильном русском Тихоокеанском флоте Япония не могла продвигаться ни на континент, ни к южным морям, ни к архипелагам островов центральной части Тихого океана. Эффект «стратегической тени» был продемонстрирован Японии сразу же после заключения победного для нее Симоносекского договора с Китаем.

Перед нами типичный геополитический конфликт, когда ни одна из сторон не может достигнуть своих внешнеполитических целей без подавления другой. Такой конфликт не вел фатально к войне: Япония могла не решиться на чрезвычайно рискованное нападение. В этом случае она осталась бы второразрядной державой.

Стремление Японской империи к активной внешней политике (обусловленное логикой борьбы за источники сырья и рынки сбыта) спровоцировало развитие конфликта и переход его в военную стадию. Заметим, что, несмотря на всю ожесточенность боевых действий на море и на суше, война рассматривалась обеими сторонами как ограниченная. Ни для Японии, ни тем более для России преобладание в Корее и на Тихом океане не было вопросом выживания. Потому Россия и заключила благоприятный для Японии мир, далеко не исчерпав своих возможностей продолжать военные действия. Война закончилась, как только ее стоимость превысила в глазах России значимость конфликта.

Итак, в случае русско-японской войны стороны действовали в соответствии со своими геополитическими интересами. Возникший конфликт они решили в форме ограниченной войны.

В Первой Мировой войне стороны действуют если не прямо вразрез собственным интересам (Германия, Австро-Венгрия), то во всяком случае «перпендикулярно» им (Россия). Результат разрешения возникшего конфликта - всеобщая война и крушение цивилизации. Разумно предположить, что этот конфликт вообще не имел геополитической природы.

Ортодоксальный марксизм, объясняющий происхождение Великой Войны экономическими причинами - прежде всего острейшей конкурентной борьбой между Германией и Великобританией, вероятно, ближе к истине, нежели геополитическая концепция. Во всяком случае, британо-германское экономическое соперничество действительно имело место. Резкий рост промышленного производства в Германии (при сравнительно низкой стоимости рабочей силы) серьезно подорвал позиции «мастерской мира» на рынках и вынудил правительство Великобритании перейти к протекционистской торговой политике. Поскольку преференционные тарифы для стран Британской империи (идея Джозефа Чемберлена) провести через парламент не удалось, протекционизм привел к заметному увеличению «транспортного сопротивления» империи. Это не могло не повлиять на состояние финансово-кредитной мировой системы с центром в Лондоне и опосредованно - на мировую систему торговли. Между тем именно положение «мирового перевозчика» обеспечивало Великобритании экономическое процветание и политическую стабильность.

На рубеже веков Германия переходит к строительству огромного военного и гражданского флота. Пользуясь поддержкой со стороны государства, крупнейшие немецкие судоходные компании (ГАПАГ и «Норддойчланд Лайн») выходят на первое место в мире по суммарному тоннажу судов водоизмещением более 5000 тонн. Суда этих компаний последовательно завоевывают самый престижный в торговом судоходстве приз - Голубую ленту Атлантики. Речь идет, следовательно, о самой основе экономического и политического могущества Великобритании - о «владении морем».

Экономическое содержание структурного конфликта, приведшего к Первой Мировой войне, очевидно. Увы, именно в данном случае динамика экономических показателей выступает лишь отражением более глубоких социальных процессов. В конечном счете Великобритания заплатила за участие в войне цену, неизмеримо превышающую все реальные или надуманные потери от немецкой конкуренции. За четыре военных года мировые финансово-кредитные потоки, ранее замыкавшиеся на лондонское Сити, переориентировались на Уолл-стрит. Следствием стало быстрое перетекание английских капиталов за океан. Великобритания начала войну мировым кредитором. К концу ее она была должна Соединенным Штатам более 8 миллиардов фунтов стерлингов. (Для сравнения - совокупные затраты Великобритании в ходе «дредноутной гонки» 1907–1914 годов не превышали 50 миллионов фунтов.)

Разумеется, финансовые круги в Великобритании прекрасно оценили ситуацию и выступили в 1914 году против вступления страны в войну. (Равным образом, категорическими противниками войны были германские промышленники.) Иными словами, легенда о «заговоре банкиров против мира» не выдерживает критики. Вообще, обосновывать неограниченную войну торговыми, финансовыми или иными деловыми причинами - не слишком серьезно…

«Вещи, которые поважнее мира и пострашнее войны», редко обусловлены меркантильными причинами и обычно определяются психологией масс, то есть - в рамках воззрений К. Юнга - носят архетипический характер. Ожесточенность, с которой сражались народы, указывает на то, что речь шла не о деньгах, не о сравнительно ничтожных территориальных приобретениях, не о политическом престиже. Так защищают свой очаг, свой образ жизни, свою культуру.

Колоссальные успехи цивилизации в XIX столетии были прежде всего успехами Великобритании, «мастерской мира». Во всей английской литературе викторианской эпохи подчеркивается невозмутимая гордость англичанина своим отечеством.

Но «владеющий преимуществом обязан атаковать под угрозой потери этого преимущества». И нелегко осознать эту обязанность - снова и снова рисковать кораблями, людьми, честью, судьбой народа - для того, чтобы только сохранить достоинство, гордость, цивилизационный приоритет.

Германия за вторую половину XIX века превратилась из конгломерата третьестепенных государств в сверхдержаву. Скорость ее экономического развития значительно превысила английские темпы. На рубеже веков немцы впервые почувствовали себя великой нацией с великим будущим.

Таким образом, в качестве основного вопроса войны выступает вопрос о цивилизационном приоритете - о праве на лидерство, по сути о владении миром. (Разумеется, здесь «владение» следует понимать, не как оккупацию, а, скорее, в духовном смысле. Некогда Сатана показал Христу «все царства земные» и сказал: «Поклонись мне, и ты будешь владеть ими». Разговаривая с Сыном Божьим, Князь Тьмы тоже не имел в виду «чечевичную похлебку» завоевания.)

Конфликт дополнительно усугублялся тем, что Британская и Германская империи принадлежали к разным цивилизациям.

Это утверждение выглядит достаточно неожиданным, однако его подтверждает весь ход войны. В конце концов, как было показано А. Тойнби, именно межцивилизационные конфликты отличаются максимальной ожесточенностью.

Когда речь идет о судьбе того уникального транслятора между информационным пространством и Реальностью, который мы называем своей цивилизацией, никакая цена не кажется чрезмерной.

Исследуя семиотическую культуру Третьего рейха, Бержье и Понель пришли к выводу о ее магическом характере. Под маской машинной, рационалистической, западной цивилизации таилась совершенно иная - чуждая нам - структура. Интуитивно ощущая это, многие авторы связывали германский фашизм со средневековьем. Однако это не более чем упрощение, попытка найти подходящее слово для обозначения объекта, у которого нет и не может быть имени. Таким же упрощением является и формула Бержье: нацизм есть магия плюс танковые дивизии.

Определение структуры магической цивилизации гитлеровской Германии выходит за рамки данной работы. Разумно, однако, поставить вопрос: неужели развитая чужая цивилизация могла быть создана за неполные полтора десятилетия нацистского господства? Не будет ли более естественным предположить, что ее формирование началось задолго до Гитлера? В конце концов, «Общество Туле» было создано еще при Кайзере…

Сложность в том, что немецкая цивилизация по очень многим параметрам близка к классической западной. (Поэтому всегда есть соблазн объяснить отклонения как ошибки или преступления.) Можно даже сказать, что в статике эти цивилизации совпадают. Различие - в динамике. Германская цивилизация изначально содержала значительно большую долю Хаоса, нежели европейская. Потому она быстрее развивалась. Потому она была менее устойчивой, с явно прослеживающимися тенденциями к социальному суициду.

Представить немцев, олицетворение порядка, параграфа, закона, как обитателей Хаоса, трудно. Однако поставим вопрос: почему это именно немцы, и именно на границе веков, то есть на вершине своего развития, стали карикатурным воплощением дисциплины?

Будет ли в Германии революция?

Нет, потому что революции в Германии запрещены распоряжением Кайзера.

Разве вы умеете водить самолет?

Согласно пункту первому параграфа третьего раздела седьмого Инструкции немецкий офицер обязан уметь все.

Видимо, именно такие (смешные с точки зрения внешнего наблюдателя) попытки «упорядочить Хаос» поддерживали связь государства и нации с упорядоченной Реальностью.

Заметим здесь, что умный и наблюдательный Блок называет германский гений «сумрачным», то есть неясным, неопределимым, и противопоставляет его «острому галльскому смыслу».

Итак, две цивилизации, одна из которых стала великой, а другая хотела ею стать, столкнулись в схватке не на жизнь, а на смерть. Схватке, ставкой в которой была будущая картина мира .

Из-за отсутствия необходимого понятийного аппарата (формализмов теории информации, кибернетики, теории систем Л. фон Берталанфи, теории квазиобъектов, описывающих структуры массового бессознательного) подобный анализ в принципе не мог быть проведен в начале столетия. Это означало, что люди того времени были обречены на непонимание ситуации. В сущности, даже самые информированные из них видели лишь надводную часть айсберга. Исследуя события Великой войны, мы все время должны иметь это в виду.

2. Фон Шлиффен и германский план войны на суше.

Конфликты цивилизаций развиваются десятилетиями. В Мировой кризис 1914 года страны вступили по-разному, но ни одна из них не была вправе назвать себя неподготовленной.

Подготовка государства к войне включает военное планирование, создание и обучение армии и флота, развитие экономики. И, наконец, мобилизацию духовных сил нации. Эти задачи, разумеется, должны решаться совместно.

Поскольку мы определили Первую Мировую войну как межцивилизационный конфликт, движущими силами которого были Великобритания и Германская империя, мы будем рассматривать структуру этой войны прежде всего как результат взаимодействия германского и английского стратегических планов.

Задача, стоявшая перед графом Альфредом фон Шлиффеном, начальником Германского Генерального штаба, была исключительно тяжелой. После заключения франко-русского соглашения 1894 года война на два фронта превратилась из эвентуальной возможности в неизбежность. При этом военные возможности Франции были сравнимы с германскими, в то время как Австро-Венгрия в схватке «один на один» сражаться с Россией была не в состоянии. Использование же сухопутных сил третьего союзника - Италии - было затруднено по географическим соображениям.

Первые наброски плана войны на два фронта принадлежали еще старшему (великому) Мольтке. Собственно, Мольтке, который все свое стратегическое планирование строил на железнодорожных картах, описал основополагающий принцип решения задачи: воспользовавшись мобильностью, которую обеспечивали одиннадцать сквозных железнодорожных линий, связывающих Западный и Восточный театры военных действий, разгромить войска противников поочередно.

Это означало, что Германия должна стремиться к быстротечной военной кампании, союзникам же было выгодно затягивание ее. Подготовку театра военных действий (ТВД) стороны осуществляют в соответствии с этим принципом.

Франция отгораживается от Германии линией крепостей Туль - Эпиналь - Бельфор - Верден. Россия принимает в качестве оборонительной меры более широкую железнодорожную колею (что практически лишает немцев возможности использовать русскую железнодорожную сеть) и эвакуирует западный берег Вислы. Германия всемерно улучшает работу железных дорог и вкладывает деньги лишь в две крепости - Кенигсберг на востоке и Мец на западе. При этом обе они мыслятся как укрепленные лагеря, взаимодействующие с активными полевыми войсками.

Важнейшей проблемой Шлиффена был выбор направления первого удара. Затяжная мобилизация в России вынудила Германский Генеральный штаб поставить первоочередной задачей разгром Франции. Тем самым подразумевалось, что немцы готовы пойти на риск потери Восточной Пруссии и, возможно, всей Австро-Венгрии.

Оправдать такой риск могла только быстрая и полная победа над Францией. Вошедшая во все учебники военного искусства оперативная схема 1870 года не устраивала Шлиффена по причине медлительности. Добиться своего «идеального конечного результата» Шлиффен мог только за счет осуществления операции на окружение.

Собственно, сейчас под «шлиффеновским маневром» понимается едва ли не любая операция на окружение. В этом немалая «заслуга» самого Шлиффена, назвавшего свой классический труд «Канны» и постоянно ссылавшегося на опыт Ганнибала.

«Битва на уничтожение и сейчас может быть дана по плану, предложенному более двух тысяч лет назад…»

Не имея - по условиям местности и составу сил - возможности произвести двойной обход, Шлиффен принял асимметричную оперативную схему. Главный удар наносился правым крылом. Это крыло, развернутое на 2/5 протяженности Западного фронта, включало 73 % всех наличных сил Германии. Шлиффен создавал колоссальное оперативное усиление. Активный - Западный - ТВД получал 7/8 войск, причем 5/6 из них направлялись на активный участок.

План Шлиффена последовательно логичен:

1. Война с Францией неизбежна.

2. В сложившихся политических условиях это может быть только война на два фронта.

3. При заданном соотношении сил единственная возможность выиграть такую войну - это разгромить войска противников по частям, воспользовавшись преимуществом, которое предоставляют действия по внутренним операционным линиям.

4. По условиям и местности быстрая победа над русской армией невозможна. Следовательно, первый удар должен быть нанесен на Западе.

5. Французская армия должна быть разгромлена до полного развертывания сил русских. Это может быть осуществлено только в рамках операции на окружение.

6. Ввиду нехватки сил маневр на окружение должен быть асимметричен.

7. Французская линия крепостей не может быть быстро прорвана и, следовательно, должна быть обойдена.

8. Такой обход можно провести только через нейтральную территорию - Бельгию или Швейцарию. По условиям местности второй вариант неприемлем.

Шлиффен пришел к выводу о необходимости нарушить нейтралитет Бельгии, гарантированный всеми великими державами, в том числе самой Германией и Великобританией.

Итак, план Шлиффена подразумевал вступление в войну Великобритании, крайне негативную позицию США и иных нейтральных стран. К вооруженным силам противников Германии (и без того превосходящих немецкие) добавлялись шесть бельгийских дивизий и три крепостных района - Льеж, Намюр, Антверпен. «Сдавалась» противнику Восточная Пруссия, Галиция, Эльзас с Лотарингией, Рейнская область. Пожалуй, ни одна операция не требовала такого серьезного обеспечения и не подразумевала столь огромного риска. И все это - только ради выигрыша темпа!

Дело в том, что при всех остальных вариантах шансов на победу не было вообще. Здесь же выигрыш темпа мог трансформироваться в нечто более реальное:

1. По окончании развертывания Правого крыла шесть бельгийских дивизий попадали под удар 35–40 немецких и должны были быть списаны со счета (вместе с крепостными районами). Германия получала возможность пользоваться богатой дорожной сетью Бельгии и Фландрии.

2. Марш-маневр правого крыла приводил к захвату побережья Фландрии и в дальнейшем - портов Ла-Манша, что создавало угрозу Англии.

3. В течение десяти-двенадцати дней движение армий правого крыла должно было осуществляться в оперативном «вакууме» - при полном отсутствии сопротивления противника. За это время обходящее крыло, усиленное резервами, успевало развернуться на линии франко-бельгийской границы, выходя на фланг частям союзников.

4. В этих условиях контрманевр противника неизбежно запаздывал. Превосходящие немецкие силы все время выходили бы во фланг войскам союзников, угрожая их тылу и заставляя прерывать бой. Отступление союзных армий происходило бы в условиях сильного флангового давления и, следовательно, неорганизованно. Союзные войска, стремясь выскользнуть из-под удара, вынуждены были бы отступать на юг, затем - на юго-восток, что не могло не привести к перемешиванию войск и окучиванию их юго-восточнее Парижа.

5. Французская столица, являющаяся важным узлом дорог, политическим и духовным центром Франции, захватывалась в ходе операции без боя.

6. Итогом наступательного марш-маневра через Бельгию и Северную Францию должно было стать колоссальное сражение, которое союзникам пришлось бы вести с «перевернутым» фронтом юго-восточнее Парижа. Это сражение, начатое немцами в идеальной психологической и стратегической обстановке, могло привести к разгрому союзных армий. Последние были бы отброшены на восток или северо-восток и уничтожены главными силами армии во взаимодействии с войсками немецкого левого крыла.

Итак: «Пусть крайний справа коснется плечом пролива Ла-Манш. Равнение направо, слева чувствовать локоть».

Расчет операции по времени: развертывание - 12 дней, марш-маневр через Бельгию и Францию - 30 дней, решающее сражение - 7 дней, «прочесывание» территории и уничтожение остатков армии союзников - 14 дней. Всего 9 недель. Переброска сил на Восток могла начаться между 36-м и 42-м днями операции.

План Шлиффена был шедевром, но он требовал от исполнителей геометрической точности и отчаянной смелости. От Генерального штаба он требовал еще и тщательной проработки деталей.

Первой проблемой была общая нехватка сил для задуманного маневра. Шлиффен решил ее простым и революционным путем: составил из резервистов старших призывных возрастов резервные корпуса и включил их в боевую линию.

Трудности представляли ключевые фортификационные сооружения Льежа и Намюра, которые нужно было взять не быстро, а очень быстро, поскольку Льеж входил в зону оперативного развертывания 1-й германской армии. Оперативно эта задача была решена созданием (из соединений мирного времени) виртуальной «льежской армии», которая предназначалась для решения одной-единственной задачи - штурма Льежа - и расформировалась сразу после ее выполнения. Технически подвижность «льежской армии» обесточивалась приданием ей парка сверхтяжелых артиллерийских орудий (выполнено уже при Мольтке).

В плане Шлиффена основополагающую роль играла геометрия исполнения. Ведущей силой наступления должна была стать правофланговая армия (в 1914 году - 1-я армия фон Клюка). В движении на запад, юго-запад, юг-юго-запад и юг она должна была опережать другие армии Правого крыла (в 1914 году - 2-я армия фон Бюлова и третья Хаузена), так же, как те должны были обгонять армии Центра. Практически на первом этапе операции все армии двигались по дугам концентрических окружностей, причем центр этих окружностей лежал где-то в южных Арденнах. При этом путь, который предстояло пройти 1-й армии, был вдвое больше пути 3-й армии и в четыре раза превосходил протяженность маршрута 5-й армии. Это подразумевало либо «торможение» центральных армий, либо огромный (свыше 40 км в сутки) темп движения 1-й армии. В противном случае 1-я армия начинала отставать, превращаясь из ударной группы во фланговое прикрытие (против несуществующего противника), центр выпячивался вперед, и вся партитура наступления разваливалась.

Шлиффену необходимо было любой ценой выиграть время. Нужно было замедлить продвижение центральных армий и ускорить темпы операции на правом фланге.

Первая задача решалась легко.

Шлиффен до предела ослабил войска не только в Эльзасе - Лотарингии, но и в Арденнах. Он предполагал, что противник начнет две наступательные операции: вторжение в Эльзас по соображениям психологического порядка и наступление в Арденнах по соображениям стратегическим. Шлиффен отдавал себе отчет в том, что его грандиозный обходный замысел станет в общих чертах известен противнику. У французов было два возможных ответа:

1. Отказавшись от всякой идеи наступления, принять чисто оборонительный план. Вложить крупные денежные средства в модернизацию крепости Лилль и развернуть армии северного фронта на линии Верден - Лилль - побережье.

Такая схема, предложенная генералом Мишелем, была разумна, хотя при том оперативном усилении, которое планировал Шлиффен, она могла оказаться недостаточной. В любом случае принятие ее было маловероятно по политическим соображениям (национальная паранойя с Эльзасом).

2. Проверить на практике шахматный принцип: фланговая атака отражается контрударом в центре. Наступлением крупных сил через Арденны выйти на коммуникации армий немецкого правого крыла и обезвредить их; при благоприятной обстановке самим осуществить операцию на окружение, прижав неприятельские войска к голландской границе.

Именно эта стратегическая идея легла в основу французского плана развертывания (Плана № 17).

Хотя наступление союзников в Арденнах выглядело для немцев очень опасным, Шлиффен его всячески приветствовал. Этот удар останавливал армии центра и даже заставлял их податься назад, что исправляло немецкую оперативную геометрию. Между тем «короткий путь» по бездорожью Арденн требовал для армий начала века больше времени, нежели «длинный путь» по бельгийским дорогам. По мысли Шлиффена, союзники должны были бы проигрывать темп в Бельгии быстрее, нежели выигрывать его в Арденнах.

(Кроме природных условий свою роль в этом замедлении темпа должна была сыграть и крепость Мец, занимающая фланговое положение относительно арденнского маневра союзных войск.)

Но задержка центра - лишь одно (и но существу - негативное, в том смысле, что непосредственно к достижению цели не приводит) звено маневра. Шлиффену нужно было обеспечить максимальную подвижность правого крыла. На уровне тактики эта задача была решена включением в состав полевых войск (в качестве наступательного оружия!) тяжелой гаубичной артиллерии. Мне представляется, что в этом заключена техническая основа плана Шлиффена. Штатное включение тяжелой артиллерии в состав корпусов дало немцам решающее тактическое преимущество в бою.

Итак, правофланговые армии имели возможность легко подавить сопротивление неприятельских арьегардов и двигаться в свободном пространстве. Оставалась, однако, проблема непрерывных тяжелых маршей.

Если и можно говорить о просчетах графа Шлиффена, то именно в решении этой задачи. Идея частичной механизации - использования автотранспорта - для ускорения движения армий правого крыла - напрашивалась… Пройдя мимо этой возможности, Шлиффен допустил ошибку, в общем-то незначительную, в условиях августа 1914 года неожиданно ставшую решающей.

Психологические особенности плана Шлиффена.

Альфред фон Шлиффен принадлежал к тому редкому психологическому типу, для которого характерны точное и глубокое понимание времени (в войне - темп операции, ритм), склонность к созданию алгоритмов, описанию и осуществлению последовательности действий, направленных на разрешение во времени некоторой системы противоречий (в войне - стратегическое и оперативное планирование).

Он обладал мышлением системным, глубоким, точным, скорее стратегическим, нежели тактическим (видит общее, а не частное).

Такие люди, как правило, смелы и азартны.

Качества эти были скрыты у Шлиффена под маской холодной замкнутости и аристократизма, но прорывались в дискуссиях, играх, в характере стратегического планирования.

Шлиффен готов пойти на страшный риск, поскольку отчетливо видит, что при «более правильных» и «менее рискованных» действиях выигрыша нет.

(Другой знаменитый своими военными заслугами человек подобного же психологического и умственного склада, адмирал японского флота Исироко Ямомото, в ответ на фразу: «Весь ваш план - это азартная игра», не отрываясь от партии в го, заметил: «Угу. И я выиграю».

Эти слова важны для оценки плана Шлиффена. О нем можно сказать много хороших слов, но объективно он был азартной игрой. Говорят, что план Шлиффена можно было выполнить только в том случае, если бы германскими войсками командовали «боги», а французскими - «идиоты». Это, разумеется, не так. Точнее было бы сказать: если бы немцы принимали в ходе осуществления плана «правильные» решения, а французы - «естественные». При этом немцы изначально имели то преимущество, что «правильные» ходы были им известны: Шлиффен их нашел, просчитал и тщательно выверил. «За доской» немцам следовало аккуратно воспроизводить «домашний анализ», в то время как французы вынуждены были бы импровизировать.

Шлиффену был, конечно, знаком основной парадокс планирования, заключающийся в том, что противник, как правило ведет себя не так, как требуется в его лучших интересах. Поэтому он старался создать идеальный план, практически вообще не зависящий от действий противника. Это ему удалось, но психологически дорогой ценой. По сути, Шлиффен на тридцать пять - сорок дней подвешивала войну, оставляя и своих, и чужих в состоянии неопределенности, психологически очень тяжелом для человека, в особенности для человека военного.

Ситуация дополнительно усложнялась тем, что верховное командование германскими армиями принадлежало кайзеру Вильгельму II, человеку, чья психологическая устойчивостъ оставляла желать лучшего. Современные исследователи любят указывать на то, что командовал кайзер чисто номинально, реальной же властью обладал начальник Генерального штаба. Это и верно и неверно одновременно. Германские уставы, несмотря на их пресловутую точность и обстоятельность, недостаточно четко определяли взаимоотношения командира и начальника штаба крупного соединения. Иногда первую скрипку играл командир, а начальник штаба низводился до роли регистратора приказов (1-я германская армия 1914 года - фон Клюк и Кюль), иногда вся реальная власть сосредотачивалась в руках начальника штаба (Гинденбург и Людендорф на всех постах), иногда управление делилось более сложным образом. Но при любом раскладе работают они совместно и настроение одного не может не отразиться на настроении другого. Во всяком случае, уверенный в себе и в ходе операции кайзер был значительно полезней для штаба и армии, нежели кайзер сомневающийся и растерянный.

И Шлиффен, организуя ежегодные маневры германской армии, все время дает кайзеру возможность насладиться победой. Выигрывает только та сторона, за которую «играет» кайзер. Позднее, уже после ухода Шлиффена в отставку, его преемник, Гельмут Молътке, прекращает это развлечение: «Маневры лишаются смысла, офицеры теряют к ним интереса». Шлиффен мог бы заметить:

«Интерес не важен. От них требуется выучить - на уровне подкорки - алгоритмы действий в стандартных ситуациях. Их не просят побеждать, их просят, не отвлекаясь в сторону и не внося отсебятины, выполнить простые инструкции. Что же касается кайзера, то мне нужна его уверенность в себе».

Если вы воспитываете от природы трусливую собаку, Вы - для начала - подсовываете ей для драки заведомо слабого противника. Шлиффен воспитывал своего кайзера.

Свою деятельность на посту начальника Генерального штаба Шлиффен полностью подчинил единственной цели - подготовке «геометро-динамической» войны с Францией, первого плана общеевропейской войны. Можно сказать и больше - вся немецкая армия создавалась и воспитывалась только для осуществления асимметричной операции на окружение. Операции, в ходе которой противники Германии выигрывают все схватки, кроме одной - последней и решающей.

3. Лорд Фишер и английский план войны на море.

Военные планы всегда носят отпечаток личности создателя. Английский план ведения войны связан с именем Первого лорда Адмиралтейства сэра Джона Фишера.

Джон Фишер начал службу на бывшем флагмане Нельсона «Виктори», и возможно, это событие, само по себе случайное, оказало влияние на всю историю XX столетия.

Нельсон - не только слава Англии, не только героическая смерть в разгар победоносного сражения и пример будущим поколениям моряков. Нельсон в значительной мере - это символ самой Великобритании.

Дело даже не в том, что великолепная Трафальгарская битва положила конец всяким попыткам Наполеона создать адекватные морские силы и организовать их высадку на Британских островах. Важнее было осознание Англией своей морской мощи, своей роли в охране морской торговли, своего ведущего места в мировой политике.

Фишер соприкоснулся с историей британской морской славы в тринадцать лет. Особенности личности обусловили у Фишера сильное эмоциональное ощущение истории и своего места в ней. Это ощущение усилилось фактом службы на «Виктори», корабле, принадлежащем Истории.

Так Фишер обрел свою судьбу - сделать для своей Англии то, что для своей Англии сделал Нельсон.

Ироничный и циничный логик, Фишер, конечно, не собирался повторять жизненный путь Нельсона (и его героическую смерть). Он слишком хорошо знал французскую пословицу: «Когда двое делают одно и то же - это не одно и то же».

И свою задачу Фишер определил как полную реорганизацию британского флота.

Оперативная ситуация к концу XIX века казалась просто великолепной: флот Великобритании - торговый и военный - не знал соперников на морях и океанах, промышленность был» на подъеме, международное положение страны - арбитра мира - не внушало никаких опасений.

Сейчас мы твердо знаем, что именно такая обстановка чревата катастрофой. (Тем забавнее наблюдать за сегодняшней Америкой, которая, кажется, поставила себе задачу совершить все ошибки, характерные для «страны-гегемона» и ни в коем случае не пропустить ни одной.) У Фишера не было необходимого исторического опыта, так что рабочую модель он, надо полагать, построил сам.

Оперативная обстановка на конец XIX - начало XX века по оценке Джона Фишера:

1. «Блестящая изоляция» Великобритании автоматически делает ее противником державы, претендующей на европейское или мировое господство.

2. Отклонение от этой политики, выразившееся в подготовке соглашения с Францией (заключено в апреле 1904 года), является тяжелой ошибкой. Это соглашение, не предоставляя Великобритании никаких дополнительных возможностей (конфронтация между Францией и Германией из-за Эльзаса - Лотарингии позволяла и без него направлять французскую политику в угодном Великобритании направлении), демонстрирует утрату страной уверенности в себе.

(Великобритания - владычица морей и лидер цивилизованного мира - должна была стремиться к союзу «делосского типа» с откровенно слабыми государствами, никак не посягающими на прерогативы великой державы. С этой точки зрения англо-японский морской союз был тогда вполне приемлем для Фишера - в отличие от Антанты.)

3. Развитие политической обстановки с неизбежностью приведет Великобританию к войне с Германией.

4. Эта война начнется с разгрома Франции и оккупации ее Территории.

(Здесь, как легко видеть, Фишер сходится со Шлиффеном. Более того, даже интересы их совпадают. Шлиффену нужен разгром Франции, чтобы получить шансы в дальнейшей борьбе против всего мира. Фишера поражение Франции устраивает с точки зрения долговременных интересов Британской империи. Кроме того, логика Фишера противопоставляла сухопутной стратегии Шлиффена исконно английский ответ - блокадную морскую стратегию. Но в таком случае Фишер обязан был а своем планировании исходить из того, что сильнейшая сухопутная держава подавит своего противника в одной скоротечной кампании.

Перед нами ситуация, которую шахматисты назовут «столкновение дебютов». Обе стороны развертывают свои силы независимо и до поры до времени не обращают внимания на действия соперника.)

5. Последнее обстоятельство в известной мере благоприятно для Великобритании, поскольку устраняет негативные стороны англо-французского союза и дает возможность вернуться к прежней политике мирового лидера.

6. Для этого необходимо разбить Германию и восстановить Францию силами исключительно или почти исключительно Британской империи и зависимых от нее стран.

7. Таким образом, речь идет о последовательном использовании господства на море для полного разгрома противника, неоспоримо доминирующего на континенте.

8. Уничтожение экономической и военной мощи Германии должно быть произведено таким образом, чтобы косвенно нанести урон Соединенным Штатам Америки и вынудить их согласиться с ролью младшего партнера (уровня Японии).

Может создаться впечатление, что подобный анализ носит ретроспективный характер и принципиально не мог быть про веден тогда. Но именно на рубеже веков создавалась классическая стратегия. В шахматах (которые, на мой взгляд, представляют собой более точную модель войны или, точнее говоря, механизма принятия решений на войне, чем это принято считать) это было сделано Стейницем и Таррашем. «…Тарраш был убежденным сторонником активной стратегии, методичного стеснения противника, использования пространства для удобной перегруппировки сил и подготовки решительного наступления. С неумолимой последовательностью проводя свои замыслы, он выиграл подобным образом десятки поучительных партий - цельных от начала и до конца. Способность Тарраша создавать далекие планы, предусматривающие кардинальную перегруппировку сил, отмечал Ласкер…».

Теория войны на суше была создана старшим Мольтке и Шлиффеном. Задача разработки стратегии использования морской мощи выпала на долю Фишера.

Как мы видим, план Фишера был рассчитан на применение Германией формально континентальной стратегии (в развитие идей Бисмарка). Однако интеллект Альфреда Тирпица и амбиции Вильгельма II резко усложнили «игру». Готовясь к войне за европейское господство, Германия начала создавать флот.

Здесь, заметим, Шлиффен допустил серьезную ошибку. Его план на первом и важнейшем этапе не предусматривал взаимодействия с этим флотом. В результате в 1914 году армия делала одно, а флот - другое (вернее сказать, ничего - по крайней мере, полезного).

Нужно было быть Фишером, чтобы, руководя английским флотом, почувствовать опасность со стороны державы, которая сорок лет назад вообще не имела морских сил. Которая напрочь была лишена флотских традиций.

Пожалуй, в распоряжении Фишера был лишь один непреложный и очень тревожный факт: мы уже отмечали, что на рубеже веков «Голубая лента Атлантики» перешла от английских лайнеров к германским. В этом изолированном факте адмирал увидел моральную устарелость могучего броненосного флота «владычицы морей».

До наших дней Фишера упрекают в том, что, начав в 1904–1907 годах «дредноутную революцию», он обесценил абсолютное превосходство своей страны как морской державы и предоставил Тирпицу и Германии шанс. Эти критики не хотят понять, что даже без русско-японской войны и вызванной Цусимой переоценки ценностей создание турбинного броненосного корабля с однокалиберной артиллерией было неизбежно. Только, по логике исторического развития, реализоваться эта идея должна была в молодых флотах - германском, итальянском и американском. Великобритания же обречена была до конца цепляться за свое превосходство в старых броненосцах и быть последней в «дредноутной гонке». Фишера такой оборот событий не устраивал.

С момента спуска на воду «Дредноута» стратегические расчеты на море уступают место оперативному планированию: началась темповая игра.

Было очевидно, что если Великобритания и получила преимущество во времени, то оно незначительно: развитые судостроительные возможности Германии позволят ей быстро освоить постройку дредноутов. Поскольку все броненосцы предшествующих типов мгновенно устарели и превратились во вспомогательные корабли, прогнозировалось соотношение сил от 1: 1 при неблагоприятных для Великобритании до 2: 1 - в пользу английского флота при особо благоприятных для Британии обстоятельствах. Тем самым вопрос технической абсолютной блокады снимался с повестки дня.

Тирпиц принял вызов, назвав спешно создаваемый линейный флот Германии «Флотом Открытого Моря».

Итак, первым введя в строй дредноут, Фишер лишь избежал быстрого и полного поражения, вопрос же о возможности победы оставался открытым. Линейный флот обеспечивал оборону Великобритании (в том числе и в случае полного разгрома ее континентальных союзников). Но, как четко осознавал Фишер, он не был орудием наступления. Нужен был корабль для вытеснения противника с морских театров, корабль, который вынудил бы его поддерживать любые свои операции вне территориальных вод всем линейным флотом.

И параллельно с «Дредноутом» Великобритания создает «Инвинсибл», первый в мире линейный крейсер.

Если создание «Дредноута» было практически неизбежным результатом эволюции класса эскадренных броненосцев, то «Инвинсибл» я склонен считать почти чистой фишеровской инновацией.

Гимн линейным крейсерам.

Перефразируя высказывание Р. Шекли об Искаженном мире, можно сказать: мы называем их линейными крейсерами, хотя они вовсе не линейные и крейсерами не являются. Весь этот класс кораблей появился вследствие грандиозного замысла Джона Фишера, конструировавшего в 1906 году схему своего будущего Трафальгара.

Ироничное название battlecruiser, едва ли не мистификация… Крейсерские качества этих кораблей, прежде всего - дальность хода, были изначально принесены в жертву скорости и артиллерийской вооруженности.

Эти корабли разом обесценивали все усилия Тирпица по подготовке крейсерской войны. «Шарнхорсты» не смотрелись против «Инвинсиблов», что и было продемонстрировано в 1914 году у Фолклендских островов: «Quod erat demonstrandum», - заключил наглядный урок доктор Тарраш, очень любивший латинские изречения. Далее, один патруль линейных крейсеров запирал все немецкие надводные корабли в Гельголандской бухте, превращая «Флот Открытого Моря» - во «Флот закрытой бухты». Действительно, легкие, универсальные, броненосные немецкие крейсера, как и броненосцы-додредноуты, не имели ни единого шанса против этого патруля. И это тоже было блистательно продемонстрировано в 1914 году. Теперь любую операцию надводных сил немцы были обязаны поддерживать линейными кораблями, что создавало возможность решающего эскадренного боя. И в этом бою именно линейные крейсера должны были обеспечить цусимский «crossing», охват головы неприятеля с последовательным помещением его кораблей в фокус эскадренного огня.

Иными словами, если на линейный флот была возложена задача обеспечения устойчивости боевой линии - как в оперативном, так и в стратегическом масштабе, то флот линейных крейсеров создавался для того, чтобы обеспечить подвижность и изменчивость ее. И, следовательно, выигрыш сражения.

Фишера постоянно упрекают за недостаточное бронирование своих «battlecruiser"ов». Однако основана эта критика на непонимании оперативных замыслов, для осуществления которых создавались эти корабли.

Задача вытеснения кораблей противника с театра военных действий однозначно требовала размещения на кораблях максимального количества орудий главного калибра. Необходимость навязать бой противнику, задача охвата головы его эскадры, наконец, задача борьбы с быстроходными легкими крейсерами - все это требовало максимальной скорости и, соответственно, энерговооруженности корабля. Но при фиксированном - прежде всего по экономическим соображениям - водоизмещении решить эти задачи совместно можно было только за счет бронирования.

Это, разумеется, поднимало вопрос о цене победы. Основной удар в морском сражении должны были принять на себя слабозащищенные корабли. Очень дорогие корабли. Самые красивые корабли своего времени.

В создание «Инвинсибла» Фишер вложил столько выдумки и лукавства, что Тирпицу так и не удалось до конца разобраться в глубине его замысла. Во всяком случае, рефлекторная ответная реакция Германии оказалась неудачной.

Конечно, свою роль сыграла и шутка английской разведки с «Блюхером». И здесь таится первая загадка стратегического плана Фишера. Умный и информированный Конан Дойл прямо связал тяжелейшую ошибку германского Адмиралтейства с работой своего любимого героя. Ну, Холмс или не Холмс, но кто-то же передал немцам откровенную «дезу» по поводу вооружения «Инвинсибла». Это при том, что и слова такого: «деза» тогда не было.

Мне представляется, что если Фишер и не сам организовал эту разведывательную операцию, то, во всяком случае, он о ней знал. И с этого момента организация морской разведки и контрразведки становится его постоянной головной болью.

Что касается немцев, то они поверили информации о том, что «Инвинсибл» будет уменьшенной копией «Дредноута» - с 203-мм или 234-мм орудиями - прежде всего потому, что такой шаг показался им вполне логичным - будучи по определению крейсером, новый корабль должен был стать естественным результатом развития обширного семейства английских броненосных крейсеров. Аккуратно мыслящий Тирпиц не мог подумать, что Фишер решится на создание предельно несбалансированного ударного корабля.

«Блюхер» оказался самым несчастливым кораблем кайзеровского флота. Огромные средства были потрачены на создание прекрасного броненосного крейсера, который из-за существования у противника «Инвинсибла» не мог найти себе никакого применения и в результате бесполезно погиб.

Итак, «Инвинсибл» мгновенно обесценил и «Шарнхорст» с «Гнейзенау», и еще не готовый «Блюхер», вынудив германское Адмиралтейство принять какие-то меры, противопоставить английским линейным крейсерам свои. И здесь немцами была допущена решающая ошибка.

Тирпиц справедливо рассудил, что строить прямые подражания английским ЛКР невыгодно Германии. Отставая в линейном флоте, немцы не были заинтересованы в быстроходных кораблях, могущих при любых условиях втянуть противника в бой. То есть устойчивости боевой линии они вынуждены были дать приоритет над ее подвижностью. В результате немецкие линейные крейсера отставали по энерговооруженности от английских, причем со временем это отставание лишь возрастало. (Время от времени всплывающие данные о великолепных скоростных качествах немецких ЛКР: 28 узлов для «Мольтке», более 28 для «Дерфлингера» - имеют мало общего с реальностью. В боевых условиях немецкие ЛКР всегда отставали от английских того же поколения. При сколько-нибудь длительной погоне это отставание увеличивалось вследствие переутомления кочегаров.) В результате соединение Хиппера практически не могло действовать изолированно от основных сил «Гохзеефлитте». Но в таком случае оперативное назначение германских ЛКР становилось несколько туманным. По существу дела, немцам вообще не стоило создавать свои технические кентавры (ударные корабли, у которых, однако, оборонительная функция превалировала над наступательной). Вместо этого следовало сосредоточиться на постройке быстроходных линкоров.

Существовало, однако, гораздо более сильное решение. Думаю, Фишер, глубоко проработавший концепцию линейного крейсера и способы его применения, знал о нем и весь период с 1908 по 1914 год молил Бога, чтобы немцы не пошли по этому пути.

Правильным ответом на ударный линейный крейсер, каким был «Инвинсибл», мог стать океанский линейный крейсер, у которого защита была бы принесена в жертву не скорости, но автономности. Подобно тому, как два «Инвинсибла» обесценили весь крейсерский флот Германии, два таких автономных рейдера обесценили бы весь британский флот защиты коммуникаций и вынудили бы английское Адмиралтейство использовать свои линейные крейсера для оборонительных функций (для которых, заметим, они были мало пригодны).

После того как Германия прошла мимо этой сильнейшей возможности, победа стала для Фишера делом техники.

В период с 1908 по 1912 год обе стороны играют на повышение ставок, быстро загибая вверх «главные последовательности» технических характеристик своих дредноутов и линейных крейсеров. Получив преимущество, Фишер атакует под угрозой потери этого преимущества. За «дредноутной революцией» следует «сверхдредноутная» - отказ от 12-дюймового калибра в пользу калибра 13,5-дюймового. Как следствие, немцы вынуждены оставить излюбленное 280 мм орудие и перейти к калибру 305 мм. (Мало кто заметил, что «Орионы» по существу выбросили на свалку истории первое поколение «дредноутов», обреченных вслед за броненосцами стать вспомогательными кораблями.)

По мере ухудшения международной обстановки нервозность усиливается. И без того скверный характер Фишера портится еще больше. Успех собственной разведывательной операции против немцев заставлял Фишера искать в любых, самых невинных событиях следы аналогичной германской акции. Пытаясь организовать борьбу с самой возможностью таких действий, Фишер прилагает усилия к созданию на флоте атмосферы взаимного контроля, иначе говоря доносительства. То есть теперь уже он - и притом на пустом месте - допускает решающую ошибку.

В этот период Фишер и Черчилль уговаривают друг друга пойти на откровенную авантюру - заказать постройку кораблей с 15-дюймовыми орудиями - орудиями, которых в тот момент еще не было не только в металле, но и на чертежных столах.

Успех этой сомнительной затеи заставляет меня вновь вспомнить великолепные комментарии Д. Бронштейна: «Иной раз волей-неволей приходится отдавать пешку или даже качество, фигуру - в этом есть резон, если вы видите, что нормальный ход борьбы приведет вас к тяжелой позиции».

Защищая интересы дряхлеющей Британской империи, старый Фишер вложил в подготовку к войне энергию, волю и авантюризм юности.

4. Развертывание сил и борьба за союзников: 1905–1914 годы.

Поверхностный анализ «столкновения дебютов» Шлиффена и Фишера наводит на мысль, что английский адмирал на один ход «пересчитал» оппонента. Действительно, план Фишера начинает свою разрушительную работу в тот момент, когда Шлиффен достигает цели. Единственное, что требуется Фишеру, - доказать приоритет «морской» стратегии над «сухопутной», заставив Германию сражаться против экономических возможностей всего остального человечества. (Что, заметим, полностью соответствует логике разрешения межцивилизационного конфликта.)

В действительности дело обстояло не так просто.

Оба плана базировались на неявном предположении, что страна вступает в войну при благоприятной политической обстановке.

Для Англии абсолютно необходимо было заручиться поддержкой России. В противном случае блокада Германии не была бы герметичной. Гранд Флит, конечно, превосходил по силам Флот Открытого Моря, и этого превосходства было достаточно, чтобы замкнуть Северное море. Его должно было хватить и на блокаду континентальной Европы. Но не всей же Евразии! По крайней мере, институировать войну в «вековой конфликт» в планы Фишера никак не входило.

Тонкость заключалась, однако, в том, что интересы России и Германии нигде не сталкивались. (Всерьез защищать концепцию, согласно которой Российская империя вступила в мировую войну из-за торгового конфликта с Германией по поводу хлебных пошлин, сейчас не взялся бы, наверное, и самый ортодоксальный марксист.) Тема страданий «братьев-славян» была в русском обществе достаточно популярна, но считать реальной причиной войны выяснение отношений между Австро-Венгрией и южнославянскими народностями вряд ли уместно. Конечно, Россия могла пойти на все ради овладения зоной Проливов, но парадокс истории в том и заключался, что именно Великобритания была ее главным противником на пути к Константинополю.

К тому же и откровенная помощь, которую Англия оказывала Японии во время войны 1904–1905 годов, не способствовала укреплению дружеских отношений между будущими партнерами по Антанте.

Почему-то никто, анализируя историю Первой Мировой войны, не обратил внимания на тот факт, что, заключая союзы с Францией и Англией, Россия, по существу, шла против собственных национальных устремлений. Английская дипломатия переиграла не только русскую, но и немецкую политику, создав Предпосылки для использования «русского парового катка» в своих собственных интересах.

Второй политической задачей Великобритании было создание благоприятного имиджа страны в глазах нейтральных государств (прежде всего США). Проблема здесь состояла в том, что фишеровская блокада резко ограничивала нейтральную торговлю. Здесь Фишер мог смело рассчитывать на двух человек - Шлиффена, который предрешил вступление немецких войск на территорию Бельгии и Люксембурга, и кайзера Вильгельма, чье довоенное красноречие немало способствовало превращению Германии в «империю гуннов».

Здесь надо отметить, что формирование Шлиффена как военного теоретика происходило в эпоху князя Бисмарка. Великий канцлер задолго до Черчилля выучил знаменитую формулу: «Война слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным». Имея дело с такими высококлассными профессионалами, как Роон и Мольтке старший, он все же стремился к тому, чтобы военным оставалось лишь доделать начатую им работу. Б. Лиддел Гарт в «Стратегии непрямых действий» отмечает, что во всей военной истории трудно отыскать примеры большей беспомощности одной из сторон, нежели беспомощность Австрии в 1866 и Франции в 1870 году. Заметим, что во всех трех бисмарковских войнах Пруссия, по сути, была агрессором. Однако же в первом случае Бисмарк создал Пруссии имидж страны, защищающей нерушимость международных обязательств, а в двух других - спровоцировал нападение неприятеля на «бедную маленькую миролюбивую уступчивую» Пруссию.

Увы, Бисмарк был не только первым, но и последним великим немецким политиком. Его преемникам не хватало прежде всего гибкости. В результате Германия быстро потеряла союзные отношения с Россией, поссорилась с англичанами, а к началу Мирового кризиса оказалась в хвосте австро-венгерской дипломатии: по сути, в Вене решали, вступать ли Берлину в войну.

Для того чтобы обеспечить выполнение плана Шлиффена, от немецкой дипломатии требовалось подлинное искусство. Быть может, и сам Бисмарк не сумел бы корректно решить задачу «отмывки черного кобеля». Но во всяком случае Шлиффен был вправе ждать от Министерства иностранных дел хоть какого-то осмысленного содействия.

Если благоприятная позиция нейтральных держав представляла собой «непременное условие» выполнения плана Фишера, то для замыслов Шлиффена позитивное отношение нейтралов было не столь принципиально. Однако была одна страна, вступление которой в войну на стороне Германии было для него абсолютно необходимо. В той же мере, в которой участие России было необходимо Антанте. Речь идет об Италии.

Италия - это не только добавочные 25 дивизий (сомнительного, впрочем, качества), не только высвобождение значительных сил австро-венгерской монархии, не только второй фронт для Франции. Италия - это флот. Если Италия остается нейтральной или воюет на стороне Антанты, ее флот и флот Австро-Венгрии взаимно уравновешивают друг друга. Тогда французский флот, усиленный английской эскадрой, получает неоспоримое господство в Средиземном море.

Но если Италия выполняет свои обязательства по Тройственному союзу, ситуация выглядит по-иному: к концу 1914 года германский флот имеет в Средиземном море 8 дредноутов против 4 французских (худшего класса). Если же в результате разгрома Франции французские корабли будут затоплены (например, в Ту лоне), преимущество немцев на Средиземном море становится подавляющим, и они начинают всерьез угрожать важнейшим узловым точкам Британской империи - Гибралтару, Мальте, Александрии.

На этом рассуждении и основывался второй этап плана Шлиффена: английская блокада прорывается в Средиземном море. Англичане вынуждены либо отдать этот регион и потерять империю, либо перебросить туда не менее трети наличных сил Гранд Флита. При этом оставшихся сил для полной блокады не только Северного моря, но и французского побережья могло не хватить.

Именно здесь срабатывает «поправка Шлиффена» к идеям Фишера: поставить блокаду под сомнение периферийной (средиземноморской) стратегией. Шансы на успех этой операции (разумеется, при условии разгрома Франции и вступления в войну Италии) можно оценить, как «50 на 50». Очень многое зависело бы от баланса потерь на море кампании 1914 года.

Теперь замысел Шлиффена ясен. Ключ к победе над Францией лежит в юго-западной Бельгии. Ключ к победе над Англией лежит на Средиземном море, и владеют им итальянцы.

Именно на этом фронте дипломатия Тройственного союза потерпела свое самое тяжелое поражение. Италия, имеющая территориальные претензии исключительно к своему союзнику - Австро-Венгрии, сославшись на формально оборонительный характер Тройственного союза, отказалась вступить в войну и тем предрешила успех Великобритании.

Итак, предвоенная борьба за союзников с огромным перевесом выиграна Антантой. Если не считать Турции, которая была обречена выступить против России (как Франция - против Германии), Германии удалось обеспечить себе (и то скорее случайно) содействие только одной державы - Болгарии, в то время как Великобритания перетянула на свою сторону весь остальной мир.

«Неужели у нас совсем не осталось друзей?» - спрашивали друг друга немцы в 1914 году.

С. Переслегин

: «В лучшем случае Германия и Австро-Венгрия начали безрассудную игру, которая пошла у них совершенно не так, как им хотелось. В худшем случае в 1914 году началась заранее продуманная агрессивная и завоевательная война, оказавшаяся далеко не таким быстрым и решительным предприятием, которое некоторые себе представляли». В конце января 1914 года Россия заключила формальный союз с СербиейВо время визита в Петербург сербского премьера Николы Пашича и наследника сербского престола принца Александра император Николай II обещал оказать Сербии «всемерную военную помошь» и даже любую «поддержку, которая ей понадобится». Гости, п свою очередь, взяли на себя обязательство координировать свои военные планы с русским генштабом.

Такое согласование было проведено в марте-мае 1914 года, причем речь шла о предстояших операциях против АвстроВенгрии. Такое же согласование будущих военных действий имело место и с Черногорией, с которой еще в ноябре 1913 года Россия восстановила военный союз, а весной 1914 года - военную конвенцию, прерванные на время Балканских воин. Специальный представитель Австро-Венгрии, посланный в Сербию собрать доказательства, бывший прокурор советник Фридрих Вичер, телеграфно доносил в Вену: «Доказать и даже подозревать сербское правительство в том, что оно было осведомлено о покушении, либо участвовало в его осуществлении, полготовке и в предоставлении ору-

а бомбы были получены в Kparyenaue из арсенала сербской армии. Австрийцам, правда, не удалось точно установить, было ли получено оружие непосредственно перед покушением. Австрийский премьер граф Карл фон Штюргкбыл убежден, что связь между славянами монархии и славянами зарубежья может быть разорвана только войной. Считалось, что только война положит конец деятельности сербской агентуры в Боснии И Герцеговине. В то же время в Австро-Венгрии не было планов аннексии Сербии и Черногории, за исключением, возможно, некоторых стратегически значимых по|раничнмх территорий. Расчет был скорее на то, что удастся установить там проавстрийскис правительства. Но подобный расчет в любом случае был утопическим. Трудно было надеяться, что такие правительства после австрийски оккупации смогут удержаться у власти. В эпоху национальных государств Австро-Венгрии была анахронизмом, но ее правящие круги это не понимали. Одной из целей войны было присоединение к Австрии русской Польши, но без ясного представления, как можно будет интегрировать такое количество пат я ков в политическую структуру Двуединой монархии, которую любые новые завоевания неизбежно влекли к гибели. Таким же анахронизмом была и Российская империя, но этого не понимали ни сторонники самодержавия, ни их революционные и демократические оппоненты, за исключением деятелей национальных революционных и демократических движений. Неудивительно,

что царское правительство не имело ясных целей в войне. Главным считалось воссоединение Польши под скипетром русского царя, захват Константинополя и Проливов, Турецкой Армении и ряда других турецких территорий, а также Восточной Галиции и Угорской Руси (Закарпатья). Однако конкретных планов обустройства новых территорий и их взаимоотношений с имперской метрополией в случае победы Антанты не было. Если бы все эти аннексии были бы осуществлены, они бы привели только к росту в Российской империи национальных движений, с которыми имперское правительство вряд ли бы смогло справиться. Панацеей от всех бед в Петербурге считали контроль над Константинополем и Проливами. Между тем в довоенной русской публицистике значение Проливов для русского экспорта значительно преувеличивалось. Даже закрытие Проливов во время войн Турции с соседями не препятствовало русскому экспорту через Балканские страны без его существенного удорожания, поскольку подавляющее большинство русских товаров все равно возилось на иностранных судах. В Петербурге не было даже ясной позиции насчет того, выгоднее ли для России расчленение или сохранение Австро-Венгрии. Руководство же Двуединой монархии войны с Россией очень опасалось, несмотря на поддержку Германии. «По всему видно, - писал 3 августа 1914 г. российский посол в Вене Н.Н. Шебеко, - что здесь войны с нами не хотели и очень ее боятся*. А посланник в столице Черногории Цетиньс А.А. Гирс

в записке, озаглавленной «Австро-Венгрия, Балканы и Турция. Задачи войны и мира», составленной после Второй Балканской войны, предложил вообще отказаться от односторонней поддержки авантюрного курса правителей Сербии и, в частности, планов присоединения к ней населенных киославянами территорий монархии. Он еще в 1913 году предсказал, что «Великая Сербия» рано или поздно отойдет от России. Гире, считавший до этого главной задачей балканской политики России борьбу против монархии, анализируя опыт Балканских войн, высказался за коренной поворот курса от конфронтации с Австро-Венгрией к сотрудничеству с ней и призвал к согласованию интересов обеих держав вплоть до раздела сфер влияния на Балканах. Однако трезвый голос Гирса не был услышан. Российский посланник в Белграде III Гартвиг считал, что именно Сербия является надежной опорой России на полуострове. Такого же мнения придерживался и А.П. Извольский, посол в Париже и бывший министр иностранных дел. Правда, ни тот ни другой не ставили вопрос о расчленении Австро-Венгрии. Другие страны Антанты представляли пели войны более четко. Для Англии главным было сокрушение военно-морской, торговой и промышленной мощи Германии, захват ее колоний и ряда территорий Оттоманской империи. Для Австро-Венгрии война была невыгодна еще и потому, что в начале XX века экономический рост здесь был самым высоким в Европе, и в случае сохранения в лечение длительного времени мира она могла рассчитывать вплотную приблизиться по уровню развития к Италии и Франции.

А соответствующий рост благосостояния населения, как полагали многие в Вене и Будапеште, мог приглушить остроту межнациональных противоречий внутри империи. В 1900-1913 годах ВНП Дунайской монархии рос в среднем на 1,76 % в год, тогда как в Англии - на 1,00 %, во Франции - на 1,06 % и в Германии на 1,51 %. Против войны категорически выступал премьер-министр Венгрии граф Иштван Тиса, который считал, что поражение неминуемо приведет к распаду Австро-Венгрии, а победа лишь увеличит нестабильность Двуединой монархии, особенно в случае новых территориальных приращений, и приведет к ее преобразованию в Триединую, с образованием Чешского королевства, в пользу которого Венгрии придется поступиться Словакией. Он также не сомневался, что воевать придется не только с Сербией, а еще и, как минимум, с Россией, и такая война будет непосильной для Австро-Венгрии. В случае же прихода на помощь Дунайской монархии Германии война неизбежно становилась мировой с выступлением на стороне России Франции и Англии, что не сулило благоприятного исхода для Центральных держав.

Однако на решающем заседании коронного совета под председательством Франца Иосифа 19 июля Тиса ОШВ свои принципиальные возражения и согласился на предъявление ультиматума Сербии. Изменение позиции произошло после обмена мнениями Тисы с кайзером и послом Германии в Вене фон Чиршки, который посвятил венгерского премьера в план «молниеносной войны». Венгерский биограф Тисы Ференц Пелёшкеи считает, что «вера в матсриааьную, военную и духовную мощь Германии была и осталасьсамым слабым пунктом его внешнеполитической концепции, и со свойственной ему последовательностью он оставался ей верным до конца». Австро-Венгрия, подталкиваемая Германией, предъявила Сербии ультиматум, требуя не только прекратить ангигабсбургскую пропаганду, но и допустить австрийскую полицию на сербскую территорию для расследования покушения. Сербские власти выразили готовность принять все требования, за исключением одного - о допуске иностранной позиции к расследованию. Надо заметить, что это австрийское требование было небеспочвенным. В Вене не без оснований опасались, что сербская полиция постарается скрыть следы связей покушавшегося с организацией «Млада Босна», а также связи этой организации с рядом высокопоставленных сербских военных и политиков. Австро-Венгрия порвала дипломатические отношения с Белградом и 28 июля объявила Сербии войну. Это автоматически привело вдействие цепочку союзов. Отец психоанализа Зигмунд Фрейд, далекий от всякого национализма и шовинизма, писал в начале августа 1914 года: «Впервые за 30 лет я чувствую себя австрийцем!» Россия 29 июля объявила всеобщую мобилизацию.

Вечером того же дня всеобщая мобилизация была заменена частичной - только против Австро-Венгрии. 30 июля, под влиянием Генерального штаба и МИДа, император Николай II вновь вернулся к указу о всеобщей мобилизации. Российские военные не сомневались, что война неизбежна и что воевать придется не только против Австро-Венгрии, но и против Германии. 30 июля Николай II дал себя уговорить Сазонову, утверждавшему, что «война давно уже решена в Вене и что в Берлине, откуда можно было ожидать слова вразумления, его произнести не хотят, требуя от нас капитуляции перед Центральными державами, которую Россия никогда не простила бы государю и которая покрыла бы срамом доброе имя русского народа». Передав начальнику Генерального штаба Янушкевичу разрешение на мобилизацию, Сазонов добавил, что «теперь вы можете сломать телефон», т.е. отмены мобилизации не будет. Наиболее быстро отреагировал Балтийский флот, начавший постановку мин против внезапного нападения в 6.50 утра 31 июля, за 12 часов до объявления войны.

29 июля в Германию поступили новости о военных приготовлениях в Бельгии, особенно вокруг Льежа. Германское военное командование утверждало, что дальше начало войны откладывать нельзя, поскольку оборонительные мероприятия бельгийской армии могли существенно замедлить будущее наступление германских войск в Бельгии, жизненно необходимое для осуществления плана Шлиффсна. Состояние военной угрозы в Германии было объявлено в 13.45 31 июля. В полночь 31 июля немецкий посол граф Пурталес вручил Сазонову ультиматум, требовавший отмены мобилизации в России н дававший на ответ всего 12 часов. I августав 19 часов, через 6 часов после истечения ультиматума, Пургалес, после троекратного отказа Сазонова дать декларацию о прекращении «враждебных приготовлений» против Австрии и Германии, вручил ноту с объявлением войны. Итак, Германия потребовала отменить мобилизацию, но Россия не ответила на этот ультиматум. 1 августа началась германская мобилизация, и вечером того же дня Рейх объявил России войну. Тогда же начала всеобщую мобилизацию и Франция. Немцы торопились приступить к осуществлению плана Шлиффена. Поэтому уже вечером 3 августа Германия объявила воину Франции пол тем предлогом, что французские самазёты будто бы нарушили нейтралитет Бельгии, а также совершили облет германских городов и бомбили железную дорогу 2 августа немцы оккупировали Люксембург, а 4 августа германские войска без объявления войны вторглись в Бельгию под предлогом, что туда готовятся вступить французские дивизии.

Английское правительство потребовало от Берлина к исходу 4-го числа дать ответ, готов ли он соблюдать бельгийский нейтралитет. Германский статс-секретарь фон Я гов заявил, что не может дать таких обязательств, поскольку военные соображения выше всех иных. В тот же день Англия объявила Германии войну. 6 августа Австро-Венгрия обьявила войну России, а через несколько дней оказалась в состоянии войны и с другими государствами Антанты. Осенью 1914голапрезидентСША Вудро Вильсон публично заявил, что «распад Дунайской монархии на ее составные части» послужил бы на «благо Европы». Франция в тот же день мобилизовала все свои сухопутные и морские силы, но войны не объявила. Из Лондона в Берлине была получена депеша от германского посла князя Лихновского, в которой говорилось, что Франция не вмешается в войну Германии с Россией, если Германия первая не нападет на Францию. Но фон Мольтке, начальник германского Генштаба, настоял потребовать от Франции отдачи на все время войны двух важнейших крепостей - Туля и Вердена. Больше того, именно Германия 3 августа объявила войну Франции, надеясь на молниеносное осуществление плана Шлиффена. Французское правительство, напротив, еще 30 июля приказало осуществить отвод войск на 10 км на всем протяжении границы с Германией - от Швейцарии до Люксембурга, чтобы избежать провокаций и случайных перестрелок. Ни одна часть и ни один солдат под угрозой военно-полевого суда не должны были заходить за 10-киломстровую приграничную зону. 3 августа Германия объявила войну Франции и Бельгии.

Последней инкриминировался отказ пропустить через свою территорию германские войска. Война против Бельгии позволила Великобритании 4 августа официально объявить войну Германии. И только 6 августа АвстроВенгрия обьяатяет войну России, а Сербия - Германии. Интересно, что получив царский указ о мобилизации, министр внутренних дел Н.А. Маклаков заявил начальнику мобилизационного отдела Главного управления Генштаба генералу С.К. Добровольскому: «Война у нас, в народных глубинах, не может быть популярна, и идеи революции народу понятнее, нежели победа над немцем. Но от рока не уйти…» Некоторые наиболее дальновидные военные и политические деятели предчувствовали, что война станет конном Российской империи. Российский историк В.А. Авдеев так описывает мобилизацию: «На сборные пункты при управлениях уездных высших начальников стали прибывать запасные, где из них формировались команды для пополнения кадровых частей и формирования второочередных.

Не везде призыв проходил гладко. Уже на третий день после объяатения мобилизации ИЗ округов стали приходить известия о беспорядках, возникших среди запасных. Донесения об этом были получены в Военном министерстве из Перми, Кургана, Донской области, Инсара. Борисова, Орла, Кокчегава. Запасные собирались толпами, громили винные склады, магазины, в отдельных пунктах наблюдались нападения на полицию, во время беспорядков были человеческие жертвы. Сильно затрудняли работу сборных пунктов также и обнаружившиеся излишки запасных, особенно в Казанском и Омском военных округах. Это объяснялось устарелостью и просчетами мобилизационного расписания 1910 года. Мобилизация в европейской части России проходила более организованно и в установленные сроки. Этому способствовали поверочные мобилизации накануне войны. В целом, несмотря на ряд недочетов, мобилизация кадровой армии прошла успешно и в срок. К 26 июля (8 августа), на 8-й день мобилизации, начались оперативные перевозки войск и период стратегического сосредоточения. В это время продолжалосьформирование вюроочерелныхдивизий, которые вслед за первоочередными должны были двигаться на фронт. Полностью вооруженные силы России завершили мобилизацию на 45-й день. К 3(16) сентября было призвано, не считая раз пиков ополчения, 3 млн 388 тыс. человек. Всего под знамена встали 4,2 млн человек».

Сто великих тайн Первой мировой / Б.В. Соколов. - М.: Вече, 2014.-416 е. - (100 великих).